Война норвежского албанца

Мне встретился человек удивительной судьбы. По происхождению македонский албанец, всю свою жизнь он прожил в Норвегии, но побывал дважды на войне в Македонии. Попадал на войну во время своих кратковременных приездов на каникулы из Скандинавии. После этого служил в норвежских подразделениях в Афганистане, а сейчас учится на эксперта по межкультурным отношениям. Ответственность за достоверность информации лежит на собеседнике (он пожелал остаться анонимным) — проверить его рассказ практически невозможно.

— Расскажи, пожалуйста, немного о своей семье, о детстве.

— Родился я в 1985 в Македонии. По национальности албанец. Мне было 16 месяцев, когда моя семья переехала в Норвегию. Мы уехали из-за коммунизма в тогдашней Югославии. У нас есть дом там, в Македонии. И все наши родственники живут там же. Только я с родителями и братьями в Норвегии. И мы ездим в Македонию несколько раз в год: один раз зимой, раз на Пасху, раз летом. И у нас такой злой рок — приезжать в Македонию как раз, когда там что-то начинается.

Как известно, между албанцами, македонцами и сербами всегда были конфликты, которые обострились в 2001–2002 годах и переросли в войну в Македонии. И как раз в то время, когда эта война началась, я был вместе с семьей там в отпуске. В моем городе Липково албанцы живут вместе с сербами. И вдруг началась война, и мы уже никак не могли уехать, потому что македонская армия блокировала все дороги, и границы были закрыты, так что никто не мог ни выехать, ни въехать. Мы попробовали прорваться, но у нас не получилось. В то же время албанцы, НародноОсвободительная Армия (NLA), начали вести партизанскую войну. И тогда все, кто мог сражаться, взял в руки оружие. Поскольку мы все в моей семье были взрослые и здоровые мужчины, то это было обязанностью для нас — помочь вооруженной борьбе. Так я попал на войну, мне было тогда 16 лет. Сперва мы доставляли партизанам оружие, которое шло из Косова.

Этот конфликт начался из-за многолетнего гнета. Ведь мы составляли 30 процентов населения Македонии, но они обращались с нами, как с беженцами какими-то. Нам не давали возможности создать свой албанский университет, хотя мы были совсем не меньшинством в этой стране. Язык наш не признавали нигде, не то что официально. В полиции служили только македонцы, что было действительно ужасно, ведь они творили, что хотели. Всему этому мы и хотели положить конец. Но так как политическими методами добиться этого не получилось, то мы взялись за оружие. И поскольку тогда уже шла война в Косове, то это был самый подходящий момент начать и нам.

Мы были совсем как военные: со строевой, рапортами и т.п. У каждого было по два ствола, как минимум, и гранаты. Патронов много было. Тогда и началась настоящая война. Однажды мы взяли в плен в лесу тринадцать македонцев. Они отстали от основных сил, наверное. Мы их захватили, забрали себе их оружие.

— И что вы с ними сделали потом?

— Двое из них оказались наемниками — один с Украины, а второй из Румынии. Этих мы отвели в сторону, а остальных отправили к «голубым каскам». Тогда там служили американцы и французы. Они записали личные данные этих солдат и все, что положено, и отпустили по домам. А наемников мы отвели в отдельную комнату и допрашивали: зачем сюда приехали, как добрались, какие работы выполняли.

— Расскажи, что ты помнишь про этого украинского наемника.

— Приехал он заработать денег. Его звали Сергей. Он воевал в Чечне до этого, в Боснии, в Эфиопии как наемник. А тут мы его взяли в плен (смеется). Было ему тогда лет тридцать девять. Его мы отправили к командирам нашей освободительной армии. Не знаю, что они там с ним сделали. Скорее всего, его отправили в тюрьму под конвоем американских КФОРовцев. У нас была договоренность, что если мы приводим КФОРовцам пойманных нами наемников, то получаем от них разные материальные блага.

— Как долго ты пробыл в Македонии на войне? В какое время?

— Вся заваруха началась в феврале две тысячи первого, а в августе официально закончилась, но боестолкновения продолжились. А я пробыл там как раз с февраля по август. И ещё раз в 2002-ом, когда там произошло кое-что другое, почти дошло до войны. Некоторые призывали к войне, потому что наши политические требования не были выполнены. И это снова произошло во время нашего пребывания в Македонии. Никто эту войну не поддержал, мы не воевали. Но македонцы напали на нас, и мы ответили. Но это все быстро закончилось, в течение недели всего — примчались натовцы и нас разняли. Но все могло быть очень серьезно. Тут в Норвегии не показывают, что происходит там. Самое страшное, что тут люди видят — авария на дороге и т.п. Но там смерть была обычным делом и принималась как данное.

— Твои родственники тоже прошли через всю войну и также воевали?

— Да, именно так. Мой брат был ранен. Меня тоже подстрелили. В щеку из пистолета.

— И как же это произошло?

— Понятия не имею. Шел бой. Я упал на спину, смотрю — кровь на моих руках. Пощупал себя, ранения не нашел нигде, вроде. Боли ещё не было. И тут я почувствовал кровь во рту и сплюнул ей. Не понимал ещё, откуда кровь. И тут рядом взрывается машина, и рядом со мной падает зеркало. Тут я, наконец, смог посмотреть на свое лицо — и вижу здоровую дырку во рту. Я просунул палец изнутри, и он вышел наружу. Думаю: «Твою мать!» И тогда я побежал с позиции. Вся челюсть разбита. Прибежал я в наш лазарет, а оперировали меня потом лазером американцы в своем госпитале. Тут они выяснили, что у меня норвежское гражданство, и мне пришлось рассказывать, что я вообще-то живу в Норвегии, но родом из этих мест, и что меня тут застала война, и все такое. И те отправили меня в Германию, а потом в Норвегию.

— Что ты думаешь об исламском факторе в албанских повстанческих отрядах на Балканах?

— Нет, у нас ничего подобного не было. Из Турции приезжали какие-то, которые хотели воевать во имя ислама, но их не пустили наши, потому что это была не религиозная война, это была национально-освободительная война, борьба за права человека. Некоторые считают, что мы хотели отделиться, создать свое государство, другие — что это была религиозная война. Но ничего подобного в действительности не было. Мы боролись только за свои права. Мы не собирались отделяться, нам незачем это. Албанцы составляют треть населения страны, что совсем не мало. Религия… Многие считают, что Балканские войны начались из-за религии. Но так думают те, кто вообще ничего не знает про Балканы. Потому что многие сотни лет люди жили в мире бок о бок: православные, католики и мусульмане. До тех пор, пока сербы не прониклись идеей экспансии на другие народы. Они все время хотели расширяться, поглощать других… Люди говорят: «Это все из-за мусульман». Вовсе нет. Главные враги на Балканах — это хорваты и сербы, католики и православные. Так что никакого религиозного фактора. Люди спокойнее всего жили как раз в Албании. Мой отец католик, мать — мусульманка. Так что у нас нет никаких проблем. А началось все, когда Сербия начала мечтать о «Велика Србиjа». Тогда войны и начались. Все время сербам надо было больше и больше чужих земель. Вот причина, по которой Хорватия и Босния вступили в войну с Сербией, и по той же причине воевали с ними и албанцы. Все время они хотели чужого, понимаешь ли!

— Если теперь снова полыхнет на Балканах, поедешь туда?

— Ты что, без вопросов! Это мой долг, я считаю. Ведь я принадлежу албанскому народу, так что для меня это просто необходимо — защищать мой народ. И если в Норвегии будет война, я, естественно, буду защищать её.

— Помнишь ли ты первого противника, которого тебе удалось уничтожить?

— Многие, насмотревшись фильмов, думают: вот ты его видишь — и стреляешь. Но в бою все совсем не так. Враг находится на большой дистанции от тебя, и ты стреляешь туда, откуда появляется свет. Стреляешь в направлении возможного противника, как правило. С четырехсот-пятисот метров ты не можешь увидеть его лицо. А потом тебе приходит мысль: а может я убил чьего-то отца, брата, друга, соседа, сына, мужа, любимого и т.д. И тогда тебе башню сносит. Ты думаешь: возможно, я убил больше, чем одного человека таким образом. И может быть он не хотел творить того, что сотвору каждого народа есть своя пропагандистская машина, свои заскоки. И мы не совсем чисты в этом. Но я знаю, что пропаганда, а что — правда. Вот серб из Северной Сербии приехал сюда, ходит со мной в институт — за что я должен его ненавидеть? Что он мне сделал? Очень примитивно рассуждать категориями ненависти. Ведь мы, в конце концов, все люди. И я даже думаю, что находись мы на месте сербов, может быть, мы вели бы себя так же. Большая власть, данная маленькому народу, развращает. Так было и в Албании при коммунизме. И в независимости от того, хотим мы этого или нет, они останутся нашими соседями. И если мы не перестанем воевать, спокойствие не наступит никогда на нашей земле. Посмотри на Францию и Германию. Они были врагами намного более страшными, чем мы с сербами. А теперь — сотрудничают рука об руку и жить друг без друга не могут! А ведь перебили миллионы человек с каждой стороны… А на Балканах какие-то тысячи, для сравнения. В общем, в какой-то момент все устаканится. И люди будут жить в мире, каждый при своем мнении. ил. Странные чувства, в общем.

Помню ещё один случай. Тогда я выстрелил одному сербу в спину, когда он пытался убежать. И завалил. Он упал, закричал. И тут я вижу: его товарищи бегут к нему, чтобы оказать помощь. Я думаю: сейчас всех троих одной очередью и положу. И тут я услышал, что они говорят: «Держись, мы тебя вытащим. Потерпи, браток. Ты должен выжить, тебя дома дети ждут». Тогда я, конечно, уже не смог по ним выстрелить, дал им шанс.

— На какой дистанции это происходило, что ты слышал их разговор?

— Это была очень плотная война. Хотя мы не всегда врага видели, к счастью для него, но слышать могли практически каждое слово. Особенно хорошо слышишь, когда ты испуган.

— А с каким оружием ты воевал?

— В основном, югославский «Калашников», это был мой личный автомат. Но приходилось пользоваться и русским «калашом». А бывало, и с СВД работал. Кстати о русских. У нас был один русский. Я не знаю, платили ли ему наши командиры, или он был просто связным, но суть не в этом. Он помогал нам со всякими стратегическими штуками. Он декодировал РПГшки, например.

— Расскажи об этом русском поподробнее. Был ли он в твоем отряде?

— Нет, он работал при штабе. Особый мужик был какой-то. У командиров были какие-то дела с ним, но я не знаю особых подробностей. Знаю, что его называли «Доктор». Ему было в районе пятидесятишестидесяти лет. Он знал абсолютно все о подрывном деле, и вообще был специалистом экстра-класса по военному делу как таковому. Вроде, из Мурманска он. Поэтому я с ним заговорил как-то раз, потому что Мурманск, Норвегия, все дела… Говорил мне, что прожил в Москве большую часть жизни. Думаю, он был старый КГБшник, но точно офицер в прошлом. Он был очень близок главным командиром Албанской Освободительной Армии.

— А откуда шли деньги вам, ты знаешь?

— Конечно же от албанской диаспоры за рубежом. Они слали деньги постоянно. Банковский счет Армии был все время полон денег. Нам хватало денег абсолютно на все. У нас же границы с Косовом на севере, а на западе с Албанией. Вот из Косова шло мясо. Нам присылали разнообразную еду, оружие столько, сколько было нужно, деньги. Мы покупали у русских оружие. Абсолютно новое, в масле ещё. Его привозили в фурах. Представляешь, фура полная нового оружия! Вообще-то это оружие должны были продать македонскому легиону «Лава» (Львы), но у них просто не оказалось денег на тот момент, и фуры поехали обратно. Наши командиры об этом узнали, а Доктор, оказалось, был знаком с русским, сопровождавшим груз. Доктор кому-то там позвонил, и три грузовика приехали к нам. Мы им заплатили наличными и выгрузили все оружие. На фурах были поддельные немецкие номера. Но все в колонне были русскими. Какое там было оружие! Новехонькое. И новое снаряжение, новые прицелы на снайперские винтовки, бронебойные пули и чего там только не было! Это была большая удача для нас. После того, как мы получили эту партию оружия, мы взяли и удерживали шестнадцать населенных пунктов. Колонна эта, должно быть, неплохо отстегивала денег на границах в Венгрии, Сербии и т.д.

— Что ты думаешь о миротворцах ООН?

— Ну, наблюдали они за обстановкой, наблюдатели же. Американцы в особенности делали очень славную работу. Так я считаю. А македонцы считают, что французы были хорошими. Я могу объяснить, почему так. К примеру, нам нужно на границу с Косовом, чтобы забрать партию оружия. Если там стояли французы, мы были очень осторожны, чтобы они нас не заметили, потому что они наши подобные действия пресекали. А если американцы — проезжай, друг, помощь не нужна? У моего командира был пистолет, подаренный американским офицером. Так что мы их очень любили. И любим.

— А сражался ты под красным флагом с орлом?

— Да. Тот же флаг, под которым сражался наш народ в Косове и в Албании. До 1912 года границы Албании включали сегодняшнюю Албанию, часть северной Греции, часть Черногории, двадцать процентов Македонии и Косово целиком. Вот какой была историческая Албания. Но после двенадцатого года, Балканской и Первой мировой войн Лондонский трактат разделил Косово, отдав его Сербии. Только тогда Сербия получила Косово. Черногория стала независимой, Греция забрала свой кусок, а Македония была создана. Ведь до этого не было никакой Македонии.

— А с тобой вместе сражались только македонские албанцы? С кем ты вместе воевал?

— Я встречал там американцев. Американских американцев, не албанцев. Обычные белые американцы, наши друзья. Они прибыли добровольцами из США вместе с албанцами — «for democracy!» Были ребята из Голландии — опять-таки, не албанцы. Двое добровольцев из Италии. Один из них погиб, Франческо. Один был профессиональный солдат из Ирландии. Воевал в ИРА раньше. Вот он приехал наемником. Эксперт по всем видам войны, оружия, всего. А у македонцев были наемники из Румынии, Украины, Болгарии.

— Расскажи про свои операции.

— Ну, мы ходили забирать партии оружия с косовской границы, оно оттуда шло нам постоянно, и с албанской границы тоже. Нас обстреливали, и мы отвечали огнем. Однажды мы набрели на большой дом. Его хозяин жил в Германии. Это было уже близко к окончанию войны. Мы пробыли в этом доме четыре дня, и вообще тогда забыли, что мы на войне. Мы только и делали, что ели и спорили, кто будет накрывать на стол сегодня. Ты на войне, а думаешь, что уже наступил мир. И тут к нам пришел новый рекрут. Он был из Скопья. Ему не терпелось побывать на войне. Мы там расслаблялись, а он все время звал нас воевать. И вот раз, мы только поднялись с постелей, и как были, в семейниках, ели, стояли и курили. Этот парниша говорит: «Пойду дежурить!» Ну, мы думаем, пускай себе идет. И вдруг он забегает обратно в дом, не может отдышаться. Мы спрашиваем, мол, что такое. Он говорит: «Там гранатами стреляют!» Мы ему: «Ты что, придурок. Мы тут четыре дня, и никто по нам не стрелял». Он говорит: «Да клянусь я!» — и тут мы слышим разрыв. Мы выбегаем на улицу прямо в одних трусах и сапогах с бананами в руках, забыв все снаряжение в доме. И тут разрывается мина прямо напротив нас, метрах в двадцати. Мы — обратно в дом, натягиваем на себя, что попало, хватаем оружие и бежим к лесу. И тут мы видим целую цепь сербов, и они начинают стрелять по нам. На наше счастье, лес был всего в десяти метрах от дома, и мы укрылись за деревьями и камнями, и только слышали шорох пуль. Тогда мы отошли к поселку, а через несколько часов увидели, как взорвался этот дом.

А этот новобранец из Скопья был убит в тот же день. Мы сидели в будке дежурного на плотине. И парень этот курил постоянно. Мы ему говорим: «Не кури ночью открыто, снайпер тебя на раз засечет», а он на это: «Я курю, когда хочу, у Бога в книгах записано, когда я умру, и это явно не сегодня» и т.п. «Ну, добро, раз так», — сказали мы ему. Он прикуривает, затягивается, и тут разлетается оконное стекло. Я говорю: «Кто окно разбил?», а парень так же стоит, как и стоял, с открытыми глазами, и вдруг валится на спину. Вся башка размозженная. Так что, курить вредно!

— По каким причинам эта война прекратилась?

— Было заключено перемирие. Албанцы получили доступ в армию, в полицию, во все официальные организации. Язык признавался официальным. Так что сегодня там все спокойно, все говорят на своих языках и живут мирно бок о бок. Македония говорит «да» независимости Косова.

— Значит, там больше не будет войны?

— Нет, сейчас нет смысла что-то начинать. У нас нет никаких претензий. Нам разрешили пользоваться нашим флагом.

— Какое твое мнение по Косову?

— Ну, я уверен, они провозгласят скоро независимость (беседа имела место в январе 2008 — И.Н.). Может, уже в этом месяце или в следующем. И если это произойдет, я уверен, что сербы на что-нибудь отважатся. Сперва. Но это долго не продлится, потому что там НАТО бдит. И никто уже сербов не боится. Мы знаем, как они ведут дела.

— А что, смог бы ты жить мирно по соседству с сербами?

— Отчего же нет… Если обратиться к истории, то научно доказано, документировано, что эти земли изначально принадлежали албанцам, мы были первыми жителями Балкан. Но времена изменились, пришли другие народы. Вы пришли, так живите с нами в мире… Войны и конфликты на Балканах будут продолжаться до тех пор, пока Сербия будет иметь менталитет захватчика, пока они буду желать чужих земель. Они всегда мечтали о Велика Србиjа. С начала Первой мировой войны, которую начали сербы, один из той группы националистов, которые начали эту войну, стал сербским министром внутренних дел. И вот что он сделал — сербская стратегия — он отправил множество сербских колонистов в Македонию, в Косово и в Черногорию, чтобы однажды заявить: «Смотрите, у нас есть право на эти земли, это наши земли». Вот какой у него был план. И в Боснию с Хорватией также засылал сербов, чтобы иметь потом основания отобрать эти земли. Простому человеку может показаться, что югославские войны основаны на религии и этнических взаимоотношениях. Но это неправда. Понимаешь, они борются против албанцев как против мусульман. Но мы не мусульмане, мы исповедуем три разных религии: католичество, православие и ислам. И ничего не связано с религией! Вот с босняками да, проблема. Единственное, что их отличает от сербов — религия, вот они на этом и отыгрываются. Поэтому они и говорят: «Я не серб, я мусульманин!» Но мусульмане могут быть и из Норвегии, и из России, и из Конго… Вот поэтому у босняков нет настоящей национальной идентичности.

— Почему ты сейчас решил учиться на международных отношениях?

— Понимаешь, я сам албанец из Македонии, проживающий в Норвегии. Это уже три разных культуры. Плюс к тому, я знаю английский, французский и много чего ещё. Я знаю тонкости по отношению к мусульманам, к христианам. То есть, если я буду писать письмо сербу, я буду знать, что мне следует писать, а чего не следует.

— Скажи, что тебе дала война?

— Я люблю жизнь намного сильнее. Потому что, когда ты живешь в богатой, спокойной стране, ты не задумываешься об этом. Но как только ты осознаешь, как ты любишь жизнь, все становится прекрасным. Сам воздух пахнет невообразимо прекрасно. А тот, кто уже не может дышать, очень скучает по воздуху, но он тебе этого уже не расскажет. Это как если ты узнаешь, что у тебя рак, и ты умрешь завтра. Внезапно оказывается, что вода из-под крана потрясающе вкусная; что дышать, оказывается, — это прекрасно; ты ощущаешь, как прекрасен сон; ты любишь все, что живой человек может делать. И как только ты все это осознаешь, это значит, что ты грустишь по войне. Неважно, как страшно и ужасно там, на войне — если ты побывал там, ты уже не сможешь от нее уйти. В любом случае ты будешь скучать по Ней. Скучать — наверное, слишком крутое слово, но… У всех война ассоциируется с чем-то ужасным. Но у Нее есть и хорошая сторона. Помощь товарищу в трудную минуту, спасение ребенка — сколько радости это приносит! Выиграть войну, поднять свой флаг над взятой высотой, сказать себе «я сделал это», изменить ход истории своими руками — вот что замечательно. Вот от чего ты будешь зависимым после войны. Вот по чему можно скучать. На войне ты учишься отличать людей — кто хороший, на кого можно положиться, а на кого нельзя. Ты видишь одного, который ест сам и делится с другими. Другого, который боится. До войны он был, может быть, большим бандитом, а тут он забился в подвал и боится. Все показывают свое истинное лицо на войне.

— О чем ты думал во время боя?

— Во время боя у тебя нет времени думать. Ты думаешь до боя и после. Я думал: вот, я воюю здесь, и я буду знаменит, меня будут уважать, когда я вернусь обратно; если мы победим, ситуация для моего народа улучшится, все станут жить лучше. Через несколько лет мы обернемся и скажем: «Посмотрите, каких успехов мы добились!» Понимаешь, ты думаешь о тех вещах, которые дают тебе мотивацию. Ничего хорошего в окопном сидении нету. Поэтому тебе нужно все время заниматься самомотивацией.

— В завершение спрошу тебя: что ты лично думаешь о сербах?

— Я ничего особенного не думаю. Но я разделяю сербский народ и сербскую политику. Это две совершенно разные вещи. Ведь у каждого народа есть своя пропагандистская машина, свои заскоки. И мы не совсем чисты в этом. Но я знаю, что пропаганда, а что — правда. Вот серб из Северной Сербии приехал сюда, ходит со мной в институт — за что я должен его ненавидеть? Что он мне сделал? Очень примитивно рассуждать категориями ненависти. Ведь мы, в конце концов, все люди. И я даже думаю, что находись мы на месте сербов, может быть, мы вели бы себя так же. Большая власть, данная маленькому народу, развращает. Так было и в Албании при коммунизме. И в независимости от того, хотим мы этого или нет, они останутся нашими соседями. И если мы не перестанем воевать, спокойствие не наступит никогда на нашей земле. Посмотри на Францию и Германию. Они были врагами намного более страшными, чем мы с сербами. А теперь — сотрудничают рука об руку и жить друг без друга не могут! А ведь перебили миллионы человек с каждой стороны… А на Балканах какие-то тысячи, для сравнения. В общем, в какой-то момент все устаканится. И люди будут жить в мире, каждый при своем мнении.