Старые фотографии, зачем я вас берегу?

Не презирайте людей. Ни тех, что ниже, ни тех, что выше. Ни тех, кто в навороченных лимузинах с охраной, ни тех, кто в переходах с протянутой для милостыни рукой. Крутым только кажется, что они стали крутыми по своей воле, их отделяет от попрошаек миг. Но наступи этот миг, тонка кишка протянуть руку. Для этого тоже требуется мужество. Я это «придумал» в своем джипе, тоже навороченном, и я за рулем, на взгляд постороннего, тоже крутой. Потертое лицо той потертостью, что выдает борцов и боксеров, говорю с незнакомыми не мигая — не пропустить удар, и, естественно, также дерусь — не мигая и «с глазами на затылке». Условный рефлекс, по академику Павлову. Их у меня много — условных. Только не дают спать по-человечески. Даже не шорох, а тень — пружинюсь. Спал, не спал? Глаза вроде были закрытыми…

 

Но это — из другой области. Мои философские экзерсисы навеяны так называемым свободным временем. Когда не работает «кора» и полностью доверяешь, как учили в учебке спецназа, подсознанию. За рулем у хорошего водителя «кора» тоже не должна работать, иначе, как та задумавшаяся о себе сороконожка, запутаешься в собственных ногах. Но и на старуху случается проруха. Так однажды, проезжая кишиневским мостом Центр — Ботаника я увидел инвалида в коляске с плакатом «Подайте ветерану Афгана» и так резко надавил педаль тормоза, что, будь машина «советской», не было бы ни инвалида, ни меня. Инвалид испугался. Я протянул ему стольник и сказал:

«Это не из жалости. Это для того, чтобы ты с этим плакатом никогда и нигде больше не появлялся. Увижу — ноги вырву!»

Я дал по акселератору, а потом смутился: он и так был безногим! Но слов моих, — выпущен на промысел какой-то шлоебенью, — конечно же, не понял! Он не понял, что «афганец» не повесит на себя такой плакат. Никогда. Он в горячке возьмет калаша и выйдет на площадь. Его, как Сережу Дудку, убьют выстрелом в лоб, чтоб забрать казенные доллары и дойчмарки. Или, как «альпинист» Игорь Голиков, в прыжке с пятого этажа напорется на металлический штырь. Или, как Володю Сурикова, насмерть собьет машина. Или, как Саша Савкин, умрет от предозировки… Что угодно, только не с плакатом «Подайте…»

На их кладбищенских плитах «умер» тогда-то. Не верьте. Не умер — погиб. И не здесь, на гражданке. А там, в Афгане. Та война не имеет срока давности. Она была дана и как судьба, и приговор. С нее просто не возвращались. Ни солдат, ни прапорщик, ни полковник. Они наверняка, как лейтенант спецназа, напрягаются от ночного шороха или тени. Хотел добавить «майор в запасе», но нелепо. Запаса чего или, вернее, чьего? Вот такие, брат, апельсинчики, говорю я сам себе. Потому что не могу уже так сказать ни Голику, ни Дудке, ни Савке, ни Сурику. И вот что странно, вернувшись с той войны, мы могли говорить о чем угодно, только не о ней. И дело даже не в подписке «о разглашении» и запрете упоминать о ней в отделе кадров, когда устраиваешься на работу. Просто не хотелось о ней говорить. Может быть, когда-нибудь, думали мы. Когда затянутся раны и перестанешь себя чувствовать потерянным в этой жизни, как эмигрант.

Таковым все мы пятеро вернулись с той войны. Тот же город, тот же двор на Зелинского, те же окна. И не те. Не было ощущения возвращения. Все равно что искать угол в круглой комнате. Нас по-прежнему роднили воспоминания юности и в трудную минуту мы могли рассчитывать на плечо друга, но это уже была не та великолепная пятерка, которая жила с азартом. У нас были погасшие глаза. Как-то в интервью «Деловой газете» я, сказал о себе примерно следующее. Ушел на войну молодым, здоровым, красивым и улыбчивым, а вернулся только красивым. И этот мой монолог не столь дань моде бывалого солдата, сколько долг друзьям, которые не вписались в наступившие для нас после Афгана реалии.

Судьба солдата той войны типична. Ребята дружно женились, в то же одночасье были брошены женами, — не сумели обеспечить «потребительскую корзину». Куда податься? В охранники или бандиты? В бандитах ведь тоже ходили бывшие однополчане. Дудку убивают на лестнице «Бессарабиабанкэ», где он работал охранником, при инкассировании. Из-за 40 тыс. долларов и 60 тыс. марок. Через два года Сурик по пьяному делу попадает под машину. Голик заложил квартиру, чтоб вложиться в бизнес, квартиру потерял, бизнес прогорел и в очередной запой, запертый родителями в квартире, пытался выбраться через окно пятого этажа. Но что-то «альпинист» не рассчитал, не спас ни опыт парашютных прыжков, ни боевые навыки, и он рухнул, пробив печень, на штырь, к которому был подвязан виноградник. И через какое-то время Савка умер от передозировки наркотиков.

Я взял слово альпинист в кавычки. Мы его прозывали так за то, что он однажды увлекся певчими птицами, а поскольку это удовольствие дорогостоящее, он высматривал балконы с вывешенными клетками, взбирался ночью, прятал птицу за пазуху и открытой дверцей клетки имитировал «побег». Канарейки, соловьи, щеглы, говорящие скворцы, попугаи, чего только у него не было! Лазал он по водосточным трубам и виноградной лозе. Тем, кто не жил на юге, трудно себе представить, что виноградная лоза разрастается до верхнего этажа и крепостью не уступает старому дереву.

И у каждого из нас пятерых были свои птицы юности. Игорь Голиков, 59 г.р. Балагур, затейник, душа компании. Всегда находил, где можно разжиться едой. Наше детство не было особенно сытым. Летом, если не приглашали разгружать арбузы для овощных магазинов, мы вскрывали сетки у овощных магазинов. И выкатывали те, что поменьше, чтоб было незаметней. Сергей Дудка, 58 г.р. Серьезный, рассудительный и всегда все делал по плану. Был как бы начальник штаба в наших детских играх. Когда начали строить завод «Сигнал», котлован стал театром военных действий, а противник — ребята с магалы, из десятой школы. Собирались по обе стороны котлована. Было нам по 10–12 лет, рогатки и рукопашный бой. Сурик был физически развит, но драться не умел и защищал тылы. Володя Суриков, 59 г.р. Подавал большие надежды в математике и очень хорошо рисовал.

 В 76-ом Сергей Дудка уже был кандидатом в мастера спорта по дзюдо и осенью его забрали в Болградскую воздушно- десантную дивизию. А на следующий же год туда же в 98-ую остальных троих. Я уже был мастером спорта по классической борьбе в шестнадцать лет, выиграв турнир Заикина, и закончил спортинтернат. В 77 г. мы трое встретились на призывном пункте, а на плацу в Болграде нас встречает Дудка. (через месяц меня забрали в Подмосковье, в учебку СпН.) А на следующий год призывается в Болград Савка, ставший мастером спорта по дзюдо. Дудку направляют в учебку, в школу прапорщиков. Проходит полгода и в ту же учебку попадают Сурик и Голя. Год спустя в учебку попадает Савка. Выходят прапорщиками ВДВ и все — боевые специальности. Они не были ни старшинами рот, ни коптерщиками, на продскладах не сидели. И когда началось с Афганом, рапорты писали по собственной воле, без принуждения. И все проходят Афган. Получают награды, ранения. И уже на гражданке начинается неустроенность, невостребованность. Время кооперативов и бандитов. Куда пойти? Дудка пошел в охрану, Сурик начал писать «картины», пытаясь продать их на городском проспекте. Ничего, конечно, не получилось и начался стакан. Савка благодаря мамаше закончил торговый вуз, но что это для него, кто по числу боевых орденов опередил всех нас?

Савка… Попал в нашу компанию, как сын зав.производством ресторана «Дойна». У нас во дворе на Зелинского, 22, у него был самый большой и вкусный бутерброд. По другую сторону дороги жили цыгане. С ними дрались. Пятеро против двадцати. А в близлежащее ГПТУ ходили в спортзал, чтоб потренироваться «на бычках», так звали сельских парнишек. Я в десять лет весил 78 кг при росте метр 56 и старший брат послал меня заниматься плаваньем, чтоб вытянулся. После плаванья — классическая борьба. А в это время Голик, Дудка и Сурик занимались самбо, затем дзю-до. Мы и потому попали в 98 Гвардейскую Свирскую воздушно-десантную дивизию (г. Болград, Украина), что были хорошо физически подготовленными…

Меня заставило взяться за перо непреодолимое желание оставить имена этих ребят во времени. Но произошло то, что очень часто происходит с пишущими. Чем лучше знаешь материал, чем ближе тебе прототип, тем беспомощней отражение. И я не без грусти понимаю, что мой монолог не содержит и десятой доли реалий и претендует не на полноту характеров, портретов, а лишь на штрихи к ним. Наверное, сработал известный принцип, — чем ближе тебе человек, тем труднее о нем рассказать. Это как пойманная неосторожной рукой ребенка бабочка — ей уже не взлететь, а на пальцах ребенка остается дивная пыльца её крыльев. И когда однажды, расстроившись, я поделился своими сомнениями с сокровенным человеком, он неожиданно сказал: «У тебя ведь остались их фотографии!.. От кого ты их бережешь?.. От себя?..»