В одной воронке

Из леска, расположенного северо-западнее Бендер было удобно наблюдать за военными приготовлениями противника. Перед капитаном Игорем Шведовым, как наверняка отметил бы про себя опытный художник-баталист районного масштаба, открывалась замечательная перспектива: старое русло Днестра, поросшее камышом. Чуть левее от этого буйства растительности люди в пестрой военной униформе со времен румынской оккупации и до наших дней роют траншеи. Впрочем, делают они это как-то неохотно. Вдалеке виднеются крыши сельских домов.

Между опушкой, где прятался Игорь, и подготавливаемой позицией доблестной молдавской армии, мобилизованной в один день и брошенной на усмирение мятежного приднестровского города, пролегало поле шириной примерно в километр. На нем зияло с десяток свежих воронок. «Наши лупанули с утра, и, как водится, не попали, « — подумал Игорь. Ничего, сейчас он не немного передохнет, доберется до ближайшей воронки, передаст своим точные координаты, и…

 

…Однажды ему уже приходилось быть корректировщиком огня. В Афганистане, в 1984-м во время одной из армейских операций против таджикских повстанцев Ахмад-шаха Масуда. Штатного корректировщика батареи убило шальной пулей, и он, вместо того, чтобы послать кого-нибудь из подчиненных, вызвался идти сам. Потом он часто ловил себя на мысли, что пробыв в Афгане без малого три года, в тяжелые минуты, выпадавшие достаточно часто, он ни разу не подумал о Родине или партии, которая его сюда неизвестно зачем заслала. Исключительно о родственниках, водке и бабах. В зависимости от настроения. Ещё одно, что в системе вечных и не очень вечных ценностей также занимало его мысли, — это жизнь солдат. Шведов был абсолютно уверен, что он обязан вернуть матерям живых сынов. И каждую гибель в своем подразделении переживал особенно остро. Именно это чувство и заставило его в тот день, перейти небольшой отрог, за которым скрывались душманы и фактически вызвать огонь своей же батареи на себя. Из боя вышел с сильной контузией и ранением голени, больше двух месяцев провалялся в госпитале…

Солнце клонилось к закату. Поспевая выполнить задание, он перебежками двинулся по полю к ближайшей развороченной взрывом яме. Бежать было трудно. В минуты волнения покалеченная нога давала о себе знать. «Только ведь здесь не Пандшерское ущелье, — думал он, приближаясь к цели. — И передо мной не моджахеды — воины аллаха, а парни, с которыми в иных обстоятельствах сидел бы за дружественным столом и распивал терпкое молдавское вино».

Пацифистские рассуждения Игоря были внезапно прерваны. Метрах в пятнадцати от себя он увидел человека в солдатской форме, какую носили в Афгане и офицеры, и солдаты — не поймешь, кто есть кто. Вскинув автомат, он дал очередь по незнакомцу. Но только тут он понял, что стрелять по живой мишени здесь, неподалеку от днестровской старицы, он просто не может. Пули ушли куда-то вверх. Ответные выстрелы также просвистели высоко над головой.

Двух «дуэлянтов» заметили на позициях и открыли прицельный огонь. Игорь в невероятном прыжке канул в воронку. На него сверху упало что-то тяжелое. Выбравшись из-под незнакомца, который, как показалось ему в тот момент, весил не менее ста килограммов, Шведов понял, что тот ранен в руку.

— Откуда? — спросил он.

— Из Карпинен, — услышал в ответ.

— Все понятно, враг.

И опять подумал о том, как странно здесь звучат эти слова «корректировка огня», «враг». На вылинялой гимнастерке «врага» красовались орден Красной звезды, медаль «За отвагу», почетный знак ЦК ВЛКСМ «Воин-интернационалист». Все это было и у него самого. Плюс ещё одна «звездочка» за ту самую операцию в Пандшере.

— Что ж это ты, голуба, идя в разведку, на себя все регалии напялил? Где тебя этому учили?

— Я не в разведке. Из окружения выбираюсь.

— Дожили, — тяжко вздохнул Игорь. — Из окружения выбираемся, как в каком-то сорок лохматом году. Что, немцы вокруг? Или, может быть, моджахеды? Слыхал такое слово?

— А как ты думаешь? — по-одесски, вопросом на вопрос ответил незнакомец (стоит заметить, что говорил он без характерного акцента, присущего многим коренным, в основном, сельским жителям Молдавии).

— Нет, я тебе, как артиллерист скажу, — засмеялся Шведов, — иногда вопреки логике «бога войны» снаряд дважды в одну воронку, все-таки попадает. Но чтобы два «афганца», да ещё на такой идиотской войне. Расскажешь кому — не поверит. Ты где служил-то?

— В Герате. Танкист.

— А я, представь себе, трижды в Пандшерское ущелье ходил за головой Ахмад-шаха. Пока не получил сильную контузию. Слава богу, наши боевые дороги там не пересеклись, а то ситуация, хоть в газету пиши. Стой, замри, ничего не говори. Я тебя перевяжу, пока ты кровью не истек.

 

Игорь потрогал место вокруг раны на левом плече и с удовольствием изрек:

— Кость не задета, значит, ампутация не понадобится.

Затем достал из вещмешка индивидуальный медицинский пакет, сделал обезболивающий укол, обработал прострел — рана оказалась сквозной — стал перевязывать.

— Санду Шеремет, старший сержант запаса, учитель истории в сельской школе, — представился незнакомец. — Можно просто Саша.

— Игорь Шведов, капитан артиллерии, впрочем, тоже уже давно в запасе, — отрекомендовался Игорь. — Две буквы «ша» в одной воронке.

— Откуда такое роскошество? — спросил Саша, кивая головой на аптечку.

— А это пока ваши бабы с мужиками по митингам шастали, да к изгнанию инородцев призывали, наши дамы экспроприировали армейские склады. Так что у меня с собой не только бинты. Есть, чем отметить наше случайное знакомство. Si vis pacem, para bellum. Что означает…

— …хочешь мира, готовься к войне. Я никаких таких лозунгов не выкрикивал.

— А как же оказался в Бендерах, да ещё и в окружение попал? — в голосе Игоря слышалась легкая ирония.

 

Саша же не был настроен на шутливый тон.

— Мой БТР подбили, как только на въезде в город мы свернули на узкую улочку. Повезло, сидел на броне. От взрыва меня с нее, как ветром сдуло. Ударился о дерево. Когда пришел в себя, понял, что спасать в бронетранспортере некого. Все, кто сидел внутри, сгорели дотла. До сих пор в носу стоит запах горелого человеческого мяса. Тут как тут ваша милиция пожаловала. Меня в воронок и куда-то повезли. А через два квартала и его расстреляли. Не знаю кто, наши или ваши. Я с убитого сержанта — совсем ещё мальчишка — снял автомат и стал наугад пробираться к своим. А эти нагрудные украшения не для тебя, и даже не для себя, а для того упыря из райвоенкомата, который лично пришел за мной. Увел прямо из огорода.

— А почему не из класса, или не с выпускного вечера, ты же вроде как школьный учитель?

— Был им до недавнего времени. В апреле приехали принимать воинскую присягу на верность стране и народу. Война говорят, враг покушается на нашу независимость и территориальную целостность. Я ответил, что уже однажды принес воинскую клятву, и второй раз человеку, прошедшему войну, не престало присягать. Да и с врагом вы явно перегибаете. Это же наши граждане, договаривайтесь с ними, а не палите всех подряд без разбору.

Игорь между тем уже вскрыл две банки армейской тушенки, налил из фляги в кружку спирта и протянул Санду.

— Пей, да поскорей, а то знаешь, как Господь Бог покарал одного молдаванина, поразив громом небесным за то, что тот задерживал тару.

 

Выпив залпом, бывший учитель продолжал:

— Уже на следующий день директор пригласил меня в свой кабинет и попросил написать заявление по собственному желанию. Сказал, что делает это без особого удовольствия либо злорадства, но того требуют высшие интересы страны. Я ведь сам кишиневец. После Афгана закончил пединститут и поехал по распределению в родное село родителей. Жил у деда с бабкой. Думал, отработаю три года, вернусь. Куда там. А тот летеха, который пришел меня забирать, заносчивый, гад, попался. Видно, что пороха не нюхал. А окажись в моей ситуации, то наверное бы наложил бы полные галифе букурии.

— Это, в каком смысле?

— Ну, в смысле радости. Молдавский знаешь?

— Как то, признаться, не очень. Знаю, в Кишиневе так конфетная фабрика называется.

— Да это, по сути, теперь и не важно. Дал он мне пятнадцать минут на одевание и прощание с семьей — у меня ведь трое детей. Я и вышел к нему при полном параде, чтобы впредь не заносился и знал, с кем разговаривает. У меня в бронетранспортере восемь человек заживо сгорело из-за таких кретинов, как он.

— Это точно, — милостиво согласился Игорь, — ведь никто из тех, кто полег в эти дни с нашей стороны, тот же юный сержант из воронка, к тебе в Карпинены с оружием не врывался устанавливать конституционный порядок.

— Высшие интересы страны, — с горечью произнес Саша.

— Воры и партийные чинуши, вовремя сбросившие свои партбилеты, как ящерица хвост, управляют вами, — констатировал Шведов, большими глотками выпивая спирт из кружки. — Да и нами, признаться, тоже. Хотя любят, в отличие от ваших, поговорить об интернационализме. А мы как дураки воюем на истребление. Ведь думал ли я когда-нибудь, что снова подниму автомат. Да ещё на кого. Не на лютого врага — воина ислама, — а на соседа своего, почти, считай, брата. Я ведь четыре года назад ушел из армии, работал на «Молдавизолите». У меня тоже двое ребятишек. Думал, мирная жизнь налаживается.

 

Между тем ужин был прикончен, во фляге ещё что-то булькало.

— Да, чуть было не забыл, зачем меня сюда послали! — как бы картинно вспомнил Игорь. Он подтянулся к краю воронки и оглядел в бинокль «вражескую» позицию.

Над вырытыми наспех окопами мелькали головы людей. Всего же здесь обосновалось не менее батальона пехоты и несколько орудийных расчетов.

— Ну и вояки! — усмехнулся Игорь. — Видели же, что два человека нырнули в яму. Могли бы послать кого-то добить или взять в плен.

В тот же самый миг над позициями грянула песня, что-то из молдавского фольклора, сопровождаемая пьяным гиканьем и ржанием. Со стороны это чем-то напоминало традиционное горловое пение австрийцев и альпийских немцев, именуемое йодлем.

— Кажись, перепились? — спросил Игорь.

Санду перехватил у него бинокль.

— Да, точно армата луй папук.

— Ты что ругаешься?

— Да это я ещё не ругаюсь. В молдавском господарском войске — я все-таки учитель истории как-никак — был такой крестьянский спецназ, состоящий сплошь из оборванцев. Он так и назывался в народе — «армата луй папук», то есть «армия башмака». В бою от них толку было мало — боеготовность близкая к нулю. Они только пили, жрали, а перепившись пели, да девок таскали в кукурузу.

— Не попадись ты мне на жизненном пути, уже бы час прошел, как наша артиллерия здесь все бы перелопатила. И у вашего министра обороны, не помню, как его фамилия, было бы очень много копченого мяса, — пояснил Шведов.

Потом достал из вещмешка портативную рацию и свежую портянку.

— Вот тебе, Санек, заместо белого флага. Ползи на позицию, предупреди, чтоб через полчаса сидели все в окопах нишкни. Я наведу огонь нашей артиллерии на те камыши. Пусть только оцепление выставят, чтобы никто из крестьян под бомбардировку не попал. А ночью путь снимаются и уходят. Это не ваша война и не наша тоже. Пусть президенты и их отпрыски воют.

Подняв над головой плат, Шеремет пошел к своим. Минут через десять на позициях зашевелись. Зазвучали команды на русском языке. Командиры отправляли людей в оцепление.

Игорь уже готов был выйти на связь, как в воронку опять нырнул Санду.

— Зачем вернулся? — спросил его Шведов.

В руках у Шеремета была пятилитровая канистра с вином и какой-то сверток.

— Ребята передали, — виновато сказал он.

В старую газету были любовно завернуты лук, брынза, тугие помидоры, кусок жареной курицы. Все время, пока приднестровская артиллерия утюжила пустынное, заросшее камышом русло старицы, новые друзья пили и закусывали. А как стемнело, оба ушли, каждый в свою сторону. Каждый — с чувством выполненного долга, ибо долгом каждого честного человека, вопреки своей воле участвовавшего в этой постыдной войне, было допустить как можно меньше братоубийства.

— Давай, танкист, коль два афганца попали в одну воронку, то они обязательно должны встретиться после войны.

— Как друзья, товарищ капитан.

Ни капитан Игорь Шведов, ни старший сержант Санду Шеремет, никто из военнослужащих молдавского батальона, снявшегося с позиций в ту же ночь, не видели и не могли видеть того, что произошло здесь через несколько дней. Снаряды взрыхлили землю, оставив несколько сотен воронок. Эти ямы стали могилами для многих жертв бендерской трагедии. Под покровом ночи сюда свозили грузовики с трупами людей, среди которых было немало мирных жителей. Молва утверждала, что здесь прятали следы своих преступлений «кровавый» приднестровский подполковник Костенко и банды молдавских волонтеров-отморозков, грабивших Бендеры. В течение нескольких лет после описанных событий в этом приднестровском городе работала совместная следственная группа, укомплектованная криминалистами и прокурорскими работниками из Кишинева и Тирасполя, которая один за другим вскрывала чудовищные захоронения, идентифицировала человеческие останки. Всего было извлечено свыше трехсот тел. Всех, кого удалось опознать, передали родственникам для перезахоронения. Более ста так и не опознанных погибших погребли на Западном кладбище Тирасполя. В пронумерованных могилах сегодня лежат неизвестные жертвы той страшной и до сих пор непонятной войны на Днестре — жители правого и левого берегов, молдавские полицейские и солдаты, приднестровские гвардейцы, много мирных, ни в чем не повинных граждан… .

Город Кишинев, 30 мая 2005 г.