Мирная жизнь

…снится  мне  опушка  из  цветов,

в  детских  снах  забытая  опушка,
восемьдесят,  девяносто,  сто,
что-то  ты  расщедрилась  кукушка.

Только  ты,  кукушка,  погоди,
мне  дарить  чужую  долю  чью-то,
у  солдата  вечность  впереди,
ты  ее  со  старостью  не  путай…

Гитара  жалобно  отдала  последний  аккорд  и  затихла,  а  песня  осталась  висеть  в  воздухе.  Хорошая  песня,  душевная  и  правдивая.  Придумана  она  в  Афгане,  когда  большинство  из  нас  еще  портфелями  на  переменах  в  футбол  играли.  А  песня  уже  была,  и  ее  пели  все,  кому  довелось  воевать  под  Кандагаром,  Кабулом  или  Баграмом.  Теперь  эту  песню  поем  мы,  через  десять  лет,  находясь  намного  ближе,  чем  Афганистан,  но  с  теми  же  чувствами  и  переживаниями. 

 

До отправки нашей роты на родину осталась от силы неделя. Мы расслаблены и спокойны. Вещи уже почти все уложены по сумкам и рюкзакам. Нам выдали новенькие камуфляжи, и наша палатка напоминает примерочную мастерскую в ателье по пошиву военной одежды – по всем углам висят пятнистые кителя и бушлаты всевозможных размеров и ростов. Наглаженные мундиры свисают с потолка и стен, добрую треть проходов занимают отполированные ботинки. Каждый готовится к отъезду как может: кто плетет акселя, кто налаживает метровый кембрик на воротник, кто выпиливает латунные лычки на погон. Устав простит, главное – эффект.

 

Единственное, что напоминает войну – оружие, аккуратно сложенное в пирамидах и ежедневные наряды.

Приедет смена – кончатся наряды и караулы, а пока потерпим, немного осталось.

— Давай, Стриж, сбацай еще чего-нибудь!
— Давай из Розембаума чего-нибудь!

Это можно, мне не трудно, тем более что солдаты – самые внимательные и благодарные слушатели.

Заплутал, не знаю где,
чудо чудное глядел –
по холодной, по воде,
в грязном рубище,

через реку, через миг,
шел как посуху старик,
то ли в прошлом его лик,
а то ли в будущем…

Это тоже песня хорошая и в армии уважаемая, но дневальный заорал как бешеный и разрушил настроение:
— Третья рота, построение через одну минуту!

Я отложил гитару и вместе со всеми, чертыхаясь, вышел на улицу.

Около тумбочки дневального стоял наш командир роты и прикуривал сигарету:
— Ладно, дуться-то, и так третий день грушу околачиваете. Становись!

Без суеты и матерщины мы выстроились по группам, мало ли что ротный придумал. Вполне возможно, что он хочет нас домой отправить похожими на Шварценнегера и устроит сейчас физподготовку с удвоенной нагрузкой. Или чистку оружия, из которого никто уже три дня не стрелял. Или уборку территории. Чем бы солдат ни тешился, лишь бы не повесился. Поговорка такая.

Ротный с улыбкой поглядел в наши недовольные физиономии и, растягивая слова, начал:
— Боб, Фирсунов, Дорогов и… э-э… – его взгляд упал на меня – ну и ты, Кобзон, поступаете в распоряжение капитана Курносова. Остальные свободны. Р-разойдись!
Пацаны тут же подхватили новое прозвище:
— Ну, что, Кобзон, как дела?
— Давай, Иосиф, споешь еще?
— Да идите вы, блин, балбесы.

Капитан Курносов был командиром третьей группы, а все, кого назначил ротный, не являлись его подчиненными, по-моему, нас выбрали просто, от фонаря.
Курносов отвел нас за капонир и разрешил закурить.

— Задание, мужики, интересное – начал он – у майора Хаирова в Грозном живут родственники какие-то, надо помочь ему вещи перевезти. Машина не наша и мы поедем в «гражданке», чтобы, не дай бог, внимания не привлекать. Оружия не брать, пару гранат можно, на всякий случай. И никому ни звука, о-кей? На подготовку пятнадцать минут, жду около ЦБУ. Все.

Мы побежали в палатку собираться. Легко сказать, но путевой «гражданки», чтобы можно в город выйти и не «засветиться» ни у кого не было. Кроссовки, спортивные брюки, пара футболок на всю роту и все. Боб сбегал во вторую роту, я в четвертую, кое-что насобирали. Мне досталась ужасная по размеру и расцветке фланелевая рубаха с синтепоновой подстежкой. Она висела на мне клоунским балахоном и болталась из стороны в сторону, а на ветру развевалась словно парус. Валере Дорогову повезло не намного больше – он урвал вполне приличную джинсовую куртку, подходящего размера, но с короткими рукавами и издалека тоже напоминал клоуна. В конце концов, решили, что по проспекту Победы мы гулять не будем, а в машине сидеть пойдет. На троих взяли одну «эфку», с ней спокойнее.

Нас поджидал «Урал» с брезентовым тентом, в кабине сидели водитель в форме и Хаиров с Курносовым по гражданке.

Курносов опустил стекло и выкрикнул:
— Садитесь вглубь и не высовывайтесь! Трогай!

«Урал» рявкнул и запылил в сторону Грозного.

Из кузова «Урала» не так все хорошо видно, как хотелось бы – тент почти опущен. Мелькают обглоданные кусты на обочинах, разрушенные строения – их в окрестностях Ханкалы достаточно, – блокпосты, врытые «по шею», ощетинившиеся стволами танки и БМП. Из их люков торчат головы чумазых танкистов. Трясет на ухабах, и мы болтаемся по кузову, цепляясь за металлические перегородки. Последний блокпост, вот и выезд.
Я в Грозном был уже много раз, но всегда на «броне» и либо с пулеметом, либо с автоматом, а сейчас ситуация иная.

Город сам по себе, наверное, когда-то был красивым, судя по количеству растительности на городских улицах, но война раскурочила и поранила его. Не осталось ни одного целого строения, лишь железобетонные скелеты со свисающими обрубками балконов и крыш. Черные дыры окон скалятся металлическими арматурами и лоскутьями штукатурки. В фильмах о Сталинграде встретишь подобные картины.

Но жизнь на улицах, несмотря на частые зачистки и обстрелы, идет своим мирным чередом. По улицам, помимо российских БТРов и танков, снуют чеченские «Нивы», «Уазы» и высокопроходимые иномарки. Ходят люди, выгуливают собак, покупают в палатках продукты и судачат на перекрестках о вчерашней перестрелке. Есть и русские жители, только одеты так же, как местные – все либо черное, либо коричневое. Я еще ни разу не видел чечена, например, в розовой куртке или, допустим, в сине-красном спортивном костюме. Максимум, что может позволить себе правоверный мусульманин – это серую папаху или зеленую косынку.

Работают магазины, шашлычные, кафе и даже ночные клубы, но центром скопления народа является рынок.
Шустрые продавцы заполоняют городской рынок с четырех утра, едва начинает светать, и сразу же начинают орать словно резаные. Купить можно все, что душа пожелает, от арахиса до гранатомета, за любую валюту. Тут же можно купить и любую валюту – толстомордые нохчи разгуливают по тротуарам с огромными пачками долларов в руках и предлагают любому и всякому их купить, или продать. Иногда шум и гвалт базарной площади прерывают выстрелы роты нашего ОМОНа. Но через пять минут все возобновляется.

На всех улицах и дорогах, через каждые десять метров стоят голопузые и грязные дети, в рваных тряпках и обычно босиком. Рядом с ними, прямо на земле выстроены ровные батареи огромных двадцати — и тридцатилитровых бутылок с желтоватой жидкостью. Это торговцы самопальным бензином. Здесь очень много подпольных нефтеперегонных заводов и поэтому так много дешевого бензина. Наши чуть ли не каждый день уничтожают подпольные заводы, а бензина на улицах не убывает.

Дети отбегают в сторону, завидев наш грузовик и, когда мы уже проехали, плюются в нашу сторону, кричат что-то и показывают нам неприличные жесты. Засранцы.

Из всех жителей Грозного, которых мы разглядывали сквозь рваный ураловский тент, никто на нас внимания не обратил, мало ли по городу ездит военных автомобилей. По разорванным снарядами улицам мы спокойно добрались в нужное место. Им оказался какой-то двухэтажный дом на отшибе, по-моему, Заводского района.
Курносов разрешил вылезти из кузова и, даже не позволив оглядеться, повел в подъезд. Мы поднялись на второй этаж, где нас радушно встретили какие-то милые бабушка и дедушка. На самом деле это были родители Хаирова и сам он родом отсюда, буквально из этого дома. Кто бы мог подумать, что заслуженный офицер, командир роты спецназа, герой Чеченской кампании и вдруг… сам по национальности чечен!? Всякое в этом мире случается. Мы вот когда с родителями в Сочи отдыхали, встретили семью из соседнего дома, за тысячу километров от самих домов. Так что удивляться не чему.

Квартирка была маленькой и тесной, еще большую тесноту ей придавали вещи, упакованные в тюки и сумки, и расставленные в беспорядке по комнатам – старички готовились к переезду заранее. Хаиров планировал перевезти родителей в Россию вместе с нашим бортом, чтобы не тратиться на контейнеры и всякую прочую почтовую волокиту. А нам что? Самолет большой, в него сорок таких квартир влезет.

Мебель показалась легкой, и через двадцать минут мы полностью забили кузов, заполняя пространство и оставив с краю только диван, чтобы сидеть на нем по дороге обратно.

Хозяева нас накормили, а Хаиров даже пообещал водки купить. Только, если честно, местную водку пить я никому не советую, мы как-то брали – чуть ли не эпидемия в роте случилась, дрянь первостатейная. Коньяк грозненский еще ничего себе, но редко попадается нормальный, в основном чай спиртом разбавленный.
Мы расселись на диване и опустили тент, оставив только маленькую щель, чтобы смотреть на город. Машина тронулась и поехала в лагерь.

Опять разбитые дороги, разрушенные дома, чеченки в парандже и голопузые продавцы бензина. Мы ехали в кузове и не замечали всего этого, нам казалось, что войны никакой и нет, тем более после вкусной домашней пищи.

По дороге молча курили, но Боб сидеть молча не привык. Начал какие-то дурацкие анекдоты рассказывать. Один даже смешной был.

Вдруг «Урал» резко засвистел тормозами и с грохотом остановился.
— Это что такое? – ни к кому не обращаясь, спросил Валера.
— А бог его знает, пробка – пошутил Боб.

Мы с Серегой Фирсуновым только переглянулись, мало ли что на дорогах случается, тем более в Грозном.
Снаружи послышались гулкие чеченские голоса и топот многочисленных ног. Боб достал гранату и вопросительно посмотрел на меня.
— Не знаю – шепотом ответил я, – сейчас посмотрим. Если «носатые», бросай сразу, а может, это менты местные.
— Скорее всего – добавил Серега – сейчас этих комендатур развелось, не поймешь сколько.

Новое изобретение Чеченской власти и российского военного руководства – это совместные комендатуры, в них служат местные жители. Также носят оружие и также болтают не по-русски. От бандитов не отличишь. Ночью встретишь такого, всего упакованного и вооруженного до зубов – вот и думай, кто да что.
Голоса за бортом усилились, и чья-то волосатая рука в черном кожаном рукаве откинула тент. В кузов заглянули сразу трое чеченов и стали что-то орать по-своему. Прибежало еще четверо.

Нам знаками приказали вылезти из кузова. Я едва успел заметить, что Боб просунул «эфку» с нетронутой чекой в щель между диваном и каким-то шкафом, она упала, ударившись об металлический пол кузова, но этого, по-моему, никто, кроме нас не услышал. «Сейчас рванет» – почему-то промелькнуло у меня в голове. Потом дошло, что чека осталась на месте. Я вылез третьим после Валеры и Сереги.

Мы оказались на одной из центральных улиц рядом с каким-то летним кафе. Мимо нас проходило оживленное пешеходное и автомобильное движение. Машину окружили человек пятнадцать, все с оружием, вплоть до ПКМ, из них ни одного русского. Еще человек пять остались сидеть на пластмассовых стульях кафе, бросая в нашу сторону какие-то плотоядные взгляды.

Нас поставили лицом к борту в милицейских позах – ноги на ширине плеч, руки за спину. Трое чеченов бросились внутрь кузова, и что-то кричали оттуда. Хаирова, Курносова и водителя «Урала» отвели в сторону и обыскали.

Через некоторое время за руль нашего грузовика уселся один из чеченов и еще двое сели в кабину, а нас четверых затолкали обратно в кузов. Командиры и водитель остались на улице.
Машина рявкнула и повезла нас неизвестно куда.

— Это что за хреновина? Куда нас? – совсем без страха и волнения спросил Валера, но выглядел он неважно. Лицо бледное, глаза бегают, руки суетливо теребят пуговицу. Да мы, наверное, все так выглядели.

Первым опомнился Боб:
— Пацаны, если что, мы рабочие из Ставрополя, нас наняли вещи погрузить, все, больше ни слова.
— Хорошо еще, что «смертников» нет – отозвался Серега.

Это верно. Перед отправкой домой с нас сняли все жетоны и собрали военные билеты для проштамповки, так что никаких доказательств, что мы военные, у «носатых» нет.
Куда мы попали и насколько, никто из нас не знал. Сидели молча и пытались запомнить дорогу, по которой ехали. Везли нас долго, около часа, в итоге мы оказались где-то очень далеко от центра, если вообще не за городом.

«Урал» въехал через железные ворота в какой-то большой двор со строениями и остановился. Немедленно откинулся тент и какой-то бородатый чечен завопил, чтобы мы выходили.

Мы очутились в широком внутреннем дворе рядом с длинным одноэтажным бараком. Стекла в бараке были выкрашены белой краской.

Во дворе находилось около двадцати вооруженных чеченов, одетых в камуфляжи и черные куртки. Камуфляжи были не наши, с богатой расцветкой, возможно, американские, расшитые черными лампасами с мусульманскими надписями. Каждый был вооружен не менее, чем автоматом и пистолетом, также на поясе у каждого висел кинжал.

Они встретили нас неодобрительным ворчанием, а когда один из сопровождавших нас им что-то крикнул, то вся эта толпа дико захохотала.

Это не комендатура, это, возможно, плен или не дай бог что. У меня похолодело в груди, когда кто-то из чеченов передернул затвор своего автомата. АК – 47 калибра 7,62, это вам не шутка.
Нас грубо затолкали в двери барака, кому-то даже досталось прикладом, и тщательно обыскали.

Черноволосые, небритые, орущие, смеющиеся и скалящиеся незнакомые морды мелькали у нас перед глазами. Ни одного слова не было произнесено по-русски, лишь отдельные обрывки «эй», «они», «давай». Чечены чувствовали себя истинными хозяевами положения, каждый, кто проходил мимо без зазрения или стеснения разглядывал нас. Толкнуть плечом или специально наступить на ногу было для них обязательным. На нас показывали пальцами и поворачивали в нашу сторону стволы, надсмехались над нами и плевали под ноги.

Что случилось с командирами, никто из нас не мог себе представить.

После «смотрин» нас завели в просторное помещение с множеством забеленных окон. Стены комнаты были когда-то покрашены в серо-голубой цвет, и в некоторых местах краска отлетела вместе со штукатуркой, обнажив рыжие кирпичи. Потолок почернел то ли от копоти, то ли от времени. На полу у стен и окон в беспорядке были разбросаны пустые ведра, остатки строительных лесов и прочий мусор.

Нас поставили лицом к стене и заставили положить руки на затылок, напротив расположились с десяток камуфлированных стрелков. Один из них посчитал, что я не слишком широко расставил ноги и подошел ко мне. Он перевесил автомат за спину и чувствительно пнул меня по щиколотке правой ноги.
— Шире ноги – с ужасным акцентом прокаркал он, – щьто ты не понял!

Затем еще больнее ударил по левой щиколотке. Мне было очень больно и я едва не упал, но все-таки какие-то чудесные силы не позволили мне закричать.

— Стоять! Так! – не унимался этот садист. После меня он проделал то же с ногами Валеры, Сереги и Боба.
В момент, когда разгоряченный действием чечен учил Боба правильно стоять, у того из-под куртки непроизвольно показался край черного капюшона, который был пришит к футболке. У кого Боб взял такую ужасную футболку, мы не знали.

Чечен схватился за капюшон и сильно дернул, чуть не оторвав, Боб качнулся, но не упал.
— Ты что, мстител? Чорный капишон носишь? Ты чорный капишон?

Он горланил еще что-то подобное, перемежая исковерканные русские слова с чеченскими, а его приятели, курившие рядом, дико веселились. Затем наш истязатель решил, видимо, взять на себя роль главного дознавателя и начал спрашивать нас, кто мы такие. Он повесил автомат на шею и важно расхаживал за нашими спинами, дергая то одного, то другого для ответа.

Когда дошла очередь до меня, я повторил слово в слово все, что говорили пацаны, но, наверное, не так убедительно. Чечен резко развернул меня за плечо и уставился мне прямо в глаза:
— Ты откуда? Какой родом?

И вдруг он заметил нательный крестик, вывалившийся у меня из-под майки. Крестик показался на несколько миллиметров из-под одежды и висел на тонкой капроновой нити, но этого хватило, чтобы сделать меня объектом всеобщего раздражения.

Камуфлированный изверг презрительно, двумя пальцами извлек крестик и указал на него своим дружкам. Те по-лошадиному загоготали, и из толпы ко мне подскочил еще один небритый горец.
— Ты христианин? – закричал он – ты, христианин, солдат? Те где воюешь?
Тут же кто-то выкрикнул:
— Они все солдаты! У них прически одинаковые!

И добавил что-то по-своему, на что остальные отреагировали неоднозначно. Послышалась русская брань, крики, удивленные возгласы, щелчки затворов и пристегиваемых магазинов. В общем гуле проскальзывало лишь несколько русских слов, услыхав всего два из которых, мы обомлели от страха.

Тот, кто говорит, что он ничего не боится — или хвастливый действительный трус или лишен коры головного мозга. От услышанных слов мне стало не по себе, не знаю, как остальные, я не спрашивал, но мои глаза были широко открыты и не видели ничего перед собой. Меня резко повернули обратно к стене, и я едва не рухнул на пол от потери равновесия. Страх холодной мерзкой гадюкой пробрался мне под кожу и не давал шансов трезво мыслить.

Это все ошибка, ерунда, такого не может быть, но услышанное резало мозг пополам. Всего два слова повторялись чеченами многократно и часто, и висели над головой, опускаясь прямо в темя.

Этими словами были «мародеры» и «расстрелять». И прически у нас действительно одинаковые, вернее вообще прически отсутствуют.

Убежденные в своей правоте, уверенные в своих силах, окрыленные своими умозаключениями, самодовольные военизированные обезьяны, одетые в дорогие камуфляжи, принялись лупить нас, как кто может. Одни вдохновенно отстегивали прикладами почки, другие проверяли на прочность наши затылки, третьи долбили подкованными ботинками по мышцам ног. Казалось, они соревновались в изощренности и садизме между собой, демонстрируя друг другу свои рукопашные навыки.

Силы бравых выродков иссякли через пять минут и почти сразу в нашу компанию добавили еще одного мученика. Им оказался водитель «Урала», на котором мы перевозили вещи. Он выглядел неважно и, по-видимому, тоже прошел через избиения. Но, что самое страшное, на нем была надета форма российских войск, что сразу же разбудило оживление в рядах наших мучителей.

Водителя поставили в шеренгу к нам и пару раз ударили для приличия, затем бешеная свора стервятников успокоилась. Но как оказалось не надолго. Нас поджидал еще один сюрприз.
Теперь, когда наша принадлежность к российской армии была уже стопроцентно доказана, чеченам пришла в головы очередная затея.

Они выводили каждого из нас по одному во двор, ставили лицом к стене, взводили автоматы и щелкали вхолостую. И вся камуфлированная братия, находившаяся в тот момент во дворе, заливалась жутким идиотским смехом.

Что сделали эти свиньи с Хаировым и Курносовым, мы не знали, а спросить водителя не представлялось возможным.

Ну, твою мать, угораздило вляпаться! Когда-нибудь этим козлам надоест прикалываться и они нас шлепнут по одному! Или оставят сидеть в какой-нибудь яме ждать выкупа – такое уже случалось с нашими солдатами здесь. Ни хрена, твари, просто так мы не дадимся!

Дом почему-то вспомнился, сестра, родители, друзья-лоботрясы. Это не паника, просто о чем еще думать? О самом приятном, конечно же, а что может быть приятнее родного дома! Приеду домой – первым делом гулять пойду. Куплю пива нашего и пойду. На дома посмотреть, на людей, соскучился, страсть! Здесь, блин, ни одной симпатичной девки нет, а если и есть, то прячутся в своих одеждах. Вот дома – другое дело! У нас в городе вообще самые красивые девчонки в стране, это многие артисты даже подтверждают. Артистам-то виднее, они по всей стране ездят и все видят. Я тоже хотел в школе артистом стать, – песни пел, кривлялся на сцене, думал даже поступать в театральное. Да что-то не вышло. Лень, наверное. Эх, покурить бы!
Пацаны рядом, все о чем-то думают.

Я уверен во всех пацанах, как в самом себе, просто так ни один из нас подыхать не собирается. И за нас отомстят, обязательно отомстят. Если мы не вернемся, комбат такой кипиш поднимет, ни одному «носатому» мало не покажется. Комбат же наверняка знает, куда мы уехали и когда. Комбат не бросит, надо только дотянуть.

Когда мы уезжали из лагеря, было начало двенадцатого, полчаса на дорогу, час на погрузку, а здесь мы уже около двух часов торчим, так? Надо дождаться. Покурить бы! Как назло ни одной сигареты – все вытащили при обыске.

Нас снова завели внутрь и поставили к стене, но энтузиазм бандитов заметно угас, и поэтому никого не тронули. С нами остался один бородатый охранник, остальные разбрелись, переговариваясь на своем языке.

Рядом со мной стоял Серега, и я попытался незаметно позвать его. Как только наш вертухай отошел в сторону, я легонько притопнул, чтобы привлечь внимание Сереги и шепотом назвал его имя. Он мгновенно повернулся, словно ждал.
— Как дела – еле слышно прошептал я.
— Нормально – обозначил губами Серега.
Лицо его было бледным, в глазах испуг, но он попытался улыбнуться. Мне кажется, что получилось.
— Война – фигня, Серега, прорвемся.
— Базара нет.

Наш охранник не заметил ничего и от этого стало даже немного весело. Вот, блин, угораздило!
Заплутал, не знаю где, чудо чудное глядел – по холодной, по воде, в грязном рубище… Тьфу, черт, привязалась песня, хотя… пусть, хорошая. Через реку, через миг, шел как посуху старик, то ли в прошлом его лик, а то ли в будущем…

Заплутал, не знаю где, чудо чудное глядел…
— Ребята, как вы?

В дверном проеме стоял Хаиров и растерянно, даже, может быть, с испугом смотрел на нас. Он был невредим, но его голос не был тем зычным баритоном, который мы привыкли слышать ранее. Что-то случилось с голосом, слова прозвучали так, словно майор что-то жевал, но забыл проглотить.

Охранник тут же что-то закаркал на чеченском языке и подбежал к проходу. Он хотел вытолкнуть Хаирова, но за него это проделали другие, набежавшие сзади. Несколько человек схватили его за руки и затащили в темноту коридора, за Хаировым провели Курносова, но так быстро, что он не успел ни сказать, ни даже взглянуть на нас.

Лично мне появление офицеров прибавило сил еще лет на шестьдесят, а по выпрямившейся осанке стоявших рядом пацанов я понял, что и им тоже. Командиры живы и это означает, что пока живы они, с нами ничего не случится. Но как ни печально – первыми валят командиров – закон.

Дышать стало легче и мы с Серегой весело перемигивались. Спина, правда, ныла от неудобной позы и ноги ниже колен после пинков. Я стоял и разглядывал облезлую стену нашей временной, я надеюсь, что временной, тюрьмы. Красили ее, видимо, лет тридцать назад. И мыли тоже. Наш бы старшина за такую грязь устроил нам марш-бросок до Северного Полюса через Австралию, а потом бы заставил все отмыть, обсушить, ободрать, заново покрасить и еще раз отмыть. Старшина наш всем старшинам главный Лис. Прозвище такое у него. Он всю свою взрослую жизнь служит в армии и воюет. У него контузий с ранениями больше, чем я хлеба съел, но мужик хороший и справедливый. И порядок любит до фанатизма. А в армии вообще все помешаны на порядке, и слова «влажная уборка» как заклинание для змей – едва его командир произносит, как мы все в транс впадаем, словно кобры от дудочки. И смысла-то в этих влажных уборках – с гулькин нос, но порядок есть порядок. Круглое носить, квадратное катать. Армия, ежкин кот.

Появился какой-то странный тип. Явно чечен. Маленький, кривоногий, смуглый, черноволосый, усатый, но в нашей милицейской форме с погонами капитана. Он подошел к нам сзади, отослал охранника и на вполне сносном русском языке проговорил:
— Ребята, мне скажите, кто вы такие?

Мы повернулись к нему лицами, но ответить никто не решался. Наконец, Боб тяжело выдохнул и сказал за всех:
— Да сколько можно, елки-палки, повторять, из Ставрополя мы, чьи вещи, не знаем, чего еще-то?
Боб родом из маленького шахтерского городка, который возник на месте бывших лагерей. После смены режима, лагерь ликвидировали, а заключенные, как тогда водилось, остались жить на месте лагеря у шахт – просто проволоку убрали. Но традиции остались. Приблатненные и блатные, воры и воровки оставили потомкам наследие в виде нескольких криминально опасных районов, вот Боб как раз из такого района. Детство и юность у него проходили, что называется «на острие ножа» и закалку он получил соответствующую. Поэтому он отвечал чеченскому менту нагловато, спрятав руки в карманы и выпятив нижнюю губу. Тот, кто не знает Боба, наверное, испугался бы, но лично мне все это показалось жутко веселым развлечением. А чечен, по-моему, ничего не понял.

Он что-то пробормотал себе в усы и ушел, а мы под каменным взглядом охранявшего нас супермена нехотя повернулись к стене.

Было уже не так страшно, а может, это равнодушие ко всему происходящему вылезло наружу. Такое бывает. Сначала переживаешь о чем-нибудь, пытаешься исправить что-то, стремишься найти выход или спасение, а потом вдруг наступает такая минута, когда становится наплевать на все, даже на себя. И уже ни о чем не думаешь, плывешь по воле волн и наслаждаешься движением. Я верю. Командиры здесь. Все зашибись.
Заплутал, не знаю где, чудо чудное глядел – по холодной, по воде, в грязном рубище…

— Эй, вы, выходите отсюда – в дверях показался знакомый уже чеченский капитан – Давайте быстрей.
Два раза повторять никому не понадобилось. Первым выбежал водитель, следом вышли мы. Из коридора, ведущего на улицу, была видна еще одна маленькая комната, в которой сидел Хаиров. Курносова рядом не было. Его окружало человек пять чеченов с автоматами за спинами и что-то оглушающе и горячо драли горло.
Мы выходили на дневной свет, вновь испытывая на себе презрительные взгляды, слушая ругательства в свой адрес. Кто-то из этих подонков пытался приложить прикладом Валеру, но передумал. Очевидно, испугался огненного взгляда, которым наградил его Валера. Так вам, суки трусливые. По одному вы – никто, как шакалы, только толпой охотитесь и трусливо поджимаете хвост перед сильным противником.

На нас смотрели как на ускользающую из сетей рыбу. Энергетика ненависти чувствовалась кожей. Они ничего не могли изменить, тот капитан, видимо, имел влияние на эту толпу.

Наш водитель обошел машину, оглядел ее хозяйским взглядом. От этих сволочей всего можно ожидать, могут колеса проколоть от злости, могут и деталь какую-нибудь скрутить, могут и тротиловую шашку в двигатель спрятать.

Слава богу, с нашим «Уралом» ничего подобного не произошло, и после получасовой проверки он равномерно заурчал.

Мы залезли в кузов и почувствовали настоящее расслабление. Старенький диван принял наши избитые тела, и мы растеклись как кисель.

В дороге почти не разговаривали, так велико было впечатление от прожитого. Быть на краю географии, вдали от родного дома, в незнакомой стране, с незнакомыми законами, в атмосфере постоянного напряжения да к тому же смотреть в глаза гибели и оставаться спокойным, – надо быть железным, чтобы все это вытерпеть. Это стало понятно только сейчас, не после полугода войны и преследующей всюду смерти, не после разрывов и свиста пуль, понимание приходит только в эту минуту, когда расслабленный и спокойный ты едешь, по существу, домой. Сидя в этом старом и ветхом диванчике, я еду домой. Это последнее происшествие, больше не будет.

Меня разбудили пацаны. Мы остановились, в кузов к нам заглядывал Хаиров:
— Что скучаете? Не волнуйтесь, все нормально. Не сдувайтесь – он поднял голову и посмотрел в небо. – Погода-то, какая! Природа-то, какая! Кавказ!

А мы и не заметили. Некогда было думать о погоде. Об этом думаешь, когда сидишь у палатки, сытый, выспавшийся и довольный жизнью, когда сигаретка в зубах попыхивает, когда знаешь, что через пять минут тебя не подорвут по тревоге и не заставят что-нибудь делать. Когда письмо от родителей получил, перечитал его раз на пять и обдумываешь ответ. Когда после бани огненной отдыхаешь или после наряда. А сегодня что-то о погоде мы забыли.

А ведь действительно – прелесть. Вечереет. Солнце огромное и яркое, лучи прожигают «ураловский» тент и нагревают пропахший соляркой воздух внутри кузова. Местные жители гуляют, словно в их городе и не стреляют вовсе. Мирно и тихо.

Мы стоим на тротуаре у въезда на городской рынок, ждем Хаирова, который убежал за обещанной водкой. Все происшедшее с нами кажется каким-то мультипликационным роликом, особенно после сна. Вроде и не было ничего, просто небольшой кусочек жизни потерялся где-то и не такой уж он был значительный, чтобы беспокоится о нем. А вспоминать и тем более не хочется.

Хаиров с двумя полными пакетами забрался к нам в кузов и машина тронулась. В дороге он пытался развеселить нас разговорами, подбадривал, но иногда прикасался рукой к едва заметному синяку под правым глазом – досталось и ему.

Вот и лагерь. В баню, в баню, в баню! А потом водки стакан и спать.

* * * * *

Я редко вспоминаю эту историю, но если вспоминаю, то никогда не рассказываю самого главного. Оказывается, нас задержали сотрудники сочувствующего власти народного ополчения, многие из которого исполняли обязанности по охране общественного порядка в образованных совместных комендатурах. То есть практически свои.

И еще, самое страшное. Если бы Хаиров не вспомнил несколько фраз на чеченском языке, который, по сути, являлся ему родным, и не убедил бы местных, что он чеченец, нас бы никогда не отпустили. Никогда бы не увидели мы настоящей мирной жизни.