Суфийский парадокс

Вынесенный в октябре в Казахстане приговор суфийскому пиру Исматулле Абдугаппару и группе его последователей обозначил серьезную дилемму для светского государства в нашей стране. Проблему для него могут составить как радикальные салафиты-ваххабиты, так и их идейные противники из числа суфиев.

По большому счету, для светского человека различные направления в исламе представляют собой своего рода терра инкогнита. Он знает что есть радикалы вроде движения «Талибан» или ваххабитов-салафитов, есть местная культурная исламская традиция, которая выражается в приглашении мулл в основном на печальные мероприятия, сопровождаемая выплатой им положенного вознаграждения, но не знает подробностей всего того мира, который открылся для нас после распада СССР.

Поэтому, собственно, он не может оценить всю глубину противоречий в исламской среде, в которой в Казахстане участвует не так много людей, но они уже представляют собой те идеологические направления, которые в мире ислама имеют массовую поддержку и способны выводить на площади сотни тысяч последователей.

Исматулла Абдугаппар, который получил 14 лет заключения, не был первым суфийским авторитетом, учителем (муршедом), которые прибывали в Казахстан за последние 20 лет. В девяностые годы уже были случаи депортации из страны выходцев из Турции, Узбекистана, которые активно пропагандировали среди верующих и создавали собственные группы учеников-последователей (мюридов). Это еще не были классические суфийские тарикаты, объединения, которые западные исследователи часто называют орденами, но они уже были общинами, в которых авторитет учителя важнее любых других.

Это вызывало беспокойство со стороны государства, потому что общины суфиев носили закрытый характер, их цели были непонятны, а стремление расширять число последователей напоминало сетевую систему организации. Поэтому суфийских муршедов обычно депортировали из Казахстана, на этом все заканчивалось.

Исматулла из всех иностранных суфийских авторитетов отличался тем, что он был этническим казахом. Кроме того, он приехал из Афганистана, где борьба между религиозными направлениями – от сторонников «чистого ислама» до суфиев – была очень жесткой, и те, кто в ней участвовал, были закалены в идеологическом и организационном плане.

Здесь надо отметить одну важную деталь. Ислам в степь принесли как раз суфии. Их религиозная практика позволяла интегрировать местные обычаи в исламскую традицию. Они признавали обычное право адат в качестве важной составляющей судебного процесса. Помимо этого суфии поддерживали культ святых, который хорошо сочетался с местной культурной традицией поклонения духам предков.

Поэтому такое почитание в казахской степи имели и до сих пор имеют мавзолеи Ходжа Ахмета Яссауи, Арыстан-баба и многих других. Яссауи как раз и был суфийским муршедом, или пиром. Он считается основоположником линии суфийских пиров (суфии называют такую линию силсилэ или силсила), которая обеспечивает преемственность традиции в рамках тариката яссауийя. Этот тарикат (еще его называли ходжаган) один из наиболее влиятельных в регионе Средней Азии. В середине XIX века ходжи из тариката яссауийя установили свою власть в оазисах Восточного Туркестана, свергнув местных чингизидов из семьи Чагатая. Именно к ним ездил с разведывательной миссией от России известный казахский исследователь Чокан Валиханов.

Причем власть ходжей была крайне жесткой, и они активно насаждали радикальную версию ислама. Здесь стоит подчеркнуть и еще одну историческую особенностью суфизма. Хотя в его основе находится внутреннее самосовершенствование в духе античных философов гностиков, которые стремились открыть свой собственный путь к Богу (отсюда происходит и компромисс с местными традициями), в то же время с точки зрения организации суфийские тарикаты не могли не стремиться к материальным благам и политической власти.

И это неудивительно, потому что сама форма организации по системе «учитель – ученики» (муршед – мюриды) приводит к появлению мощных объединений, которые теоретически могли претендовать на собственность и участие во власти.

Поэтому ходжи в Восточном Туркестане победили местных чингизидов не силой мысли или духовного совершенствования, а количеством лояльных мюридов, в числе которых оказалось много выходцев из военного сословия. Аналогичным образом в Алжире суфийский пир Абд аль-Кадир во время войны с французами создал собственное государство на базе своего тариката. Примерно также поступил знаменитый имам Шамиль, с помощью своих мюридов сокрушивший на время мощь традиционной элиты Дагестана.

Суфийские тарикаты создали собственные системы власти в Марокко, где местная династия восходит к одному из суфийских авторитетов. Последний эмир Ливии Идрис, свергнутый 42 года назад тогда еще моложавым Муамаром Каддафи, принадлежал к тарикату сенусийя. Сирийское этническое меньшинство алавитов, из которого происходит семья Асадов, является дальнейшим развитием шиитского суфийского тариката алауийя. Нынешние турецкие умеренные исламисты из Партии справедливости Эрдогана относятся к тарикату нурджулар. У них давние счеты с последователями Ататюрка, который в процессе реформы государственной системы в Турции в 1920-х годах запретил все суфийские тарикаты, которые пользовались большим авторитетом в Османской империи. К сторонникам Эрдогана духовно близок турецкий суфийский мыслитель Фатхуллах Гюлен, идеология которого лежит в основе деятельности системы турецких школ и университета Сулеймана Демиреля в Казахстане.

На постсоветском пространстве суфийские тарикаты кадирийя, накшбандийя и шазилийя активно представлены в Дагестане и Чечне. В Дагестане они контролируют местное управление мусульман и основные исламские учебные заведения и при этом конкурируют друг с другом. Все последние годы они активно боролись с местными «ваххабитами» из числа сторонников «чистого ислама». В частности, в Чечне переход на сторону России муфтия Ахмата Кадырова во многом был связан с ожесточенной борьбой внутри мусульманской общины Чечни между суфиями, в основном из тариката кадирийя, к которым принадлежал и сам Кадыров, и местными «ваххабитами».

Так что суфии бывают разными. Их организационная форма и степень участия в политической жизни тесно связаны с состоянием государственных институтов. Если последние сильные, то суфийские тарикаты занимаются исключительно религиозной практикой, если государство по тем или иным причинам слабеет, то суфии в силу своей сплоченной организации часто становятся политической силой.

Надо учитывать также, что суфии бывают не только принципиальными противниками сторонников «чистого ислама». Среди суфиев также встречается достаточно много тех, кто призывает к введению шариата, осуждает практику неприемлемых новшеств (бида), к которым относятся практически все центральноазиатские культурные традиции.

Достаточно вспомнить джадидов, в истории нашего региона в начале XX века их всегда считали прогрессивными людьми. Это потому что они выступали за прогресс, который выражался в том числе и в создании новометодных школ. Однако джадиды были также наиболее последовательными сторонниками очищения ислама от всех заимствований из местной культурной традиции, полученных за долгие годы взаимодействия ислама с местными сообществами, включая культ святых. При этом джадиды боролись с муллами-«консерваторами», которые защищали прежнюю практику. Причем и те и другие были суфиями, по крайней мере, вышли из суфийской среды, к которой принадлежали все священнослужители Средней Азии.

Поэтому суфии тоже могут быть радикалами. Но обычно это все же происходит в ситуации, когда в том или ином обществе слабеют государственные институты. Тогда суфии становятся зачастую опасной силой. Но если государство сильное, то суфии являются его верной опорой в борьбе против ваххабитов/салафитов, потому что по отношению к последним они являются антиподами.

В казахской степи среди кочевников влияние суфиев напрямую было связано с существованием ханской власти. При сильных ханах суфии чувствовали себя очень уверенно. Например, считается, что казахский хан Тауекель вообще был мюридом суфийского пира из тариката накшбандийя. Постепенное ослабление центральной ханской власти привело к снижению влияния суфиев среди кочевников-казахов.

Немаловажную роль в этом сыграл тот факт, что суфийские тарикаты не имели в степных условиях материальной базы для обеспечения своего независимого существования. Напротив, в Северной Африке местные суфии, известные здесь как марабуты, смогли создать так называемые завии, своего рода обители, которые являлись владельцами земли, пастбищ, скота и могли содержать большое число мюридов, как для духовной практики, так и для военной деятельности. Именно на них опирался алжирский Абд аль-Кадир в своей борьбе с французами. Из завий вышли создатели многих религиозных государств в Северной Африке, например Альмохады.

В степных условиях Казахстана у суфийских тарикатов не было экономической базы для обеспечения условий их существования. Например, той, которая была в оседлых районах Средней Азии, где обширные вакуфные земли обеспечивали доходы суфийских тарикатов.

Во многом поэтому в казахской степи никогда не было не просто значительной прослойки мусульманских священнослужителей, но и влиятельных суфийских пиров из числа казахов. Муллы в основном происходили либо из числа поволжских татар, либо из выходцев из Средней Азии. Поэтому нас не затронули дискуссии между джадидами и «консерваторами», которые кипели в начале XX века.

Однако в то время еще ничего не угрожало стабильности прежней родоплеменной системе организации казахского кочевого общества. Поэтому никакая пропаганда не могла оказать влияния на настроения традиционного казахского общества, для которого в то время главное значение имела лояльность своему роду.

В советские времена значение мусульманского духовенства (улема) было снижено. Но если в Средней Азии и на Северном Кавказе сохранились хотя бы какие-то суфийские авторитеты, то в Казахстане их не было вовсе. Поэтому некому было передавать знания и создавать линии преемственности (силсилэ).

Появление Исматуллы стало своего рода феноменом. Как этнический казах он не имел проблем во взаимодействии с казахским обществом, как явно талантливый проповедник и муршед он оброс значительным числом личных мюридов. Более того, среди них оказались и отдельные представители местной элиты. Расширение числа мюридов Исматуллы неизбежно вело к созданию организации, а практика громкого зикра, которой он придерживался, создавала впечатление воинственности происходящего. Напомним, что громкий зикр предполагает публичные действия эзотерического свойства с привлечением большого числа последователей. Самый известный пример это форма громкого зикра, который используют чеченцы для достижения особого состояния, когда мужчины встают в круг и синхронно двигаются друг за другом в некоем подобии танца.

В противоположность громкому зикру существует еще и тихий зикр, когда последователи суфийских муршедов главным образом индивидуально пытаются найти свой персональный путь к Богу. Это, собственно, и есть основная эзотерическая практика поиска путей самосовершенствования. Один из известных примеров кружащиеся дервиши в Турции, которые почти медитируют в ходе танца. Но в нашем обыденном сознании громкий зикр прочно ассоциируется с чеченской войной.

Неудивительно, что государство забеспокоилось. Расширение числа мюридов Исматуллы воспринималось как угроза стабильности. Это сейчас они мирные люди, занятые эзотерической практикой, а что будет завтра, неизвестно. Потому что лояльность мюридов муршеду теоретически могла превышать лояльность государству. Хотя, конечно, маловероятно, что у Исматуллы было якобы полмиллиона последователей, как об этом сообщали некоторые СМИ, но их явно было немало.

В то же время на основании данного примера нельзя утверждать, что государство теперь ведет борьбу и со всегда лояльными суфиями, как это иногда утверждают в Сети. Это явно частный случай, вызванный стечением обстоятельств, в первую очередь происхождением муршеда из воюющего Афганистана и значительным числом последователей из местного населения, в том числе и представителей интеллектуальной элиты.

Надо отметить, что суфийская составляющая в практике ислама как на территории современного Казахстана, так и у некоторых наших соседей, никуда не делась. В конце концов, именно суфийские пиры обосновали возможность использования в исламе местных обычаев и именно с ними связан культ святых. Основные фетвы нашего Духовного управления мусульман против ваххабитов, а в прошлом году еще и против коранитов, выдержаны вполне в суфийском духе. Ранее наши муллы входили в состав САДУМ (Среднеазиатского духовного управления мусульман), где были сильны позиции тариката накшбандийя. Заместитель казахстанского муфтия Алсабеков был в девяностые годы муфтием Чечни, где, как известно, очень много последователей тариката кадирийя.

Такая ситуация вполне логична, потому что основные проблемы для светской власти могут представлять сторонники «чистого ислама» – ваххабиты или салафиты, те, кто призывает отказаться от местных традиций и вернуться к ценностям первоначальной исламской общины. Суфии же выглядят как естественные союзники. Такая ситуация сложилась в Дагестане, а также в Узбекистане. У наших соседей после бурных первых лет независимости государство стало подавлять сторонников «чистого ислама», которые к этому моменту находились в состоянии вражды с традиционными улемами, многие из которых принадлежали к тем или иным суфийским тарикатам.

Но суфии, как известно, бывают разные, среди них также могут быть приверженцы чистого ислама или те, кто выступает за установление правил шариата в обычной государственной практике. В частности, все радикальные исламисты в Средней Азии и на Северном Кавказе вышли из традиционной суфийской среды. В этом случае суфийская система организации с ее отношениями по линии учитель – ученики может превратиться в грозную силу. Возможно, это и было одной из причин суда над Исматуллой и его сподвижниками.

***

Источник- https://asiakz.com/rus/article/1013