Год Приднестровья в Южной Осетии

Южно-Осетинская война началась не в ночь с 7 на 8 августа, как принято считать, а примерно за неделю до этого. Обоюдные обстрелы сел были уже первого-второго числа, поначалу, правда, только из стрелкового оружия. Надо отметить, что Грузия проявляла тактику сдерживания и старалась, по возможности, не отвечать на провокации. Эскалация пошла шестого августа с подрыва грузинского броневика с шестью полицейскими. Осетинская сторона уверяет, что броневик подорвался на мине — за день до этого там же взорвались осетинские «Жигули», которые точно так же разворачивались в поле. Грузины уверяют, что броневик был подбит — скорее всего, в отместку за «Жигули».

Как бы там ни было, седьмого числа Грузия двинула свои танковые колонны на Цхинвали. Как рассказывал мне потом журналист Дмитрий Стешин, который был в тот день на грузинской стороне, он снимал эти колонны до тех пор, пока у него не закончилась флэшка.

Очевидно, что Москва, в свою очередь, тоже только и ждала повода для введения войск в Южную Осетию и Абхазию. Прежде всего, в Абхазию. Но и Цхинвали не сбрасывался со счетов — с нашей стороны танковые части были стянуты в Назрань ещё в 2007 году. И Михаил Саакашвили этот повод Москве, безусловно, дал.

По словам заместителя начальника Генерального штаба Анатолия Ноговицына, потери российской армии составили 74 человека погибшими, 171 ранеными и 19 пропавшими без вести. Цифры, на мой взгляд, близки к точным.

Ночной Владикавказ спокоен. Людей мало, солдат почти нет, хотя блокпосты на перекрестках выставлены. Беженцев тоже не видно. О том, что за перевалом идет война, говорят лишь непомерно взлетевшие цены на билеты — попасть на самолет оказалось чрезвычайно трудно. Да и летели почти четыре часа вместо обычных двух — уже над самим Бесланом пропускали военные борта.

Алан, который встретил меня в аэропорту, рассказывает по дороге, что сегодня из Цхинвали вернулся его отец. Ездил туда со снайперской винтовкой. Привез тринадцать ушей. Я ему не очень верю. Перевал вроде ещё не взорван и не занят, но в воздухе господствует грузинская авиация — штурмовики гоняются за машинами с ополченцами. До Джавы добраться можно, но дальше дорога перекрыта.

На площади у дома правительства митинг. Человек пятьсот. Все женщины. Что-то кричат. Спрашиваю Алана, чего они хотят. Хотят войны.

Ловлю советника зампредседателя парламента Северной Осетии Израила Тотоонти. Он обрисовывает ситуацию:

— Идет сбор призывников. Можно говорить о мобилизации резервистов, но не принудительной, а добровольной. Собираем их через военкоматы. Берут далеко не всех. Стихийное движение стараемся пресекать. Есть возрастной ценз — 20–45 лет, у человека обязательно должен быть военный билет и военно-учетная специальность. Если он подходит, то издается приказ о его призыве на сборы. Указание о сборах пришло из Минобороны России. Сам я этого приказа не видел, но, думаю, это так. Делается это для обеспечения соцгарантий, если с человеком, не дай Бог, что случится, семья сможет получить все выплаты и льготы. Во Владикавказе этим людям дают форму, а оружие они получают уже в Джаве. По состоянию на утро субботы отправлено примерно полторы тысячи человек. Сейчас туда везут боеприпасы и стрелковое вооружение — пулеметы, автоматы, гранатометы. Что касается числа погибших, то точные цифры нам не известны — думаю, несколько сотен. Кроме официально призванных резервистов, есть и добровольцы. Они не включаются в осетинские части. Выехало около 300 чеченцев, возможно, нам удастся приписать их к североосетинскому военкомату. Есть добровольцы из Волгограда, ветераны-афганцы. Ждут официального решения около 3000 дагестанцев — их представитель сейчас здесь, в правительстве. Насколько граница прозрачна, сказать не могу, но резервистов пока пропускают без проблем.

Утром 10 августа на пункте сбора царит обычная неразбериха. Добровольцев меньше, чем можно было бы ожидать, человек двести всего. Выезжаем уже во второй половине дня. Автобусов пять-семь. Они курсируют постоянно, туда везут добровольцев, хлеб и главное — воду, оттуда — женщин и детей. Для нашего водилы сегодня это уже второй рейс и точно не последний.

На границе пропускают всех подряд, ни о чем не спрашивая — лишь бы был паспорт. В нашем автобусе находится гражданин без паспорта — из числа забулдыг. Его заворачивают. Единственный вопрос — есть ли оружие. Но задается он не для того, чтобы отобрать: просто обратно с оружием уже не впустят.

Начиная от Алагира, дорога забита военной техникой. Идет 58-я армия. По-моему, вся. Колонна растянулась километров на шестьдесят, если не больше. Много поломавшихся машин, несколько десятков. Все как обычно — техника в говенном состоянии. Насчитал и штук десять перевернувшихся. Два «Урала» свалились с обрыва вместе. Кабины расплющены. То есть, небоевые потери уже есть.

Перед Чертовым мостом стоит ракетная часть. Машин пять. Издалека не видно — «Искандер» это или «Точка-У», или что-то в этом роде. Но ракеты серьезные.

Рокский тоннель забит. Пробки в обе стороны. Движение гражданских машин приостановлено. Впрочем, нашу колонну пропускают без проблем. Трехкилометровый тоннель практически не проветривается. Дышать совершенно нечем. Пыль и угар такие, что дороги не видно даже с фарами. В тоннеле стоят и два сломавшихся танка. Экипажи ковыряются в моторах. Долго они здесь не выдержат, это точно. Трагедия на Саланге, когда от выхлопов задохнулись более двухсот человек, ничему не научила.

За перевалом дорога забита совсем. Больше стоим, чем едем. Для аланов правил дорожного движения не существует. Каждый лезет в образовавшуюся щель и забивает дорогу совсем намертво. Какой-то офицер с матами разгоняет машины по обочинам — навстречу идет колонна «Скорых». Раненые и беженцы. Двадцать пять машин. Все под завязку. Но, насколько мне было видно, в основном, все же беженцы. Их вывозят на чем только можно. Машины почти все без стекол, пробиты осколками. С грузовиков люди свешиваются гроздьями, как виноград.

В Джаве очередное столпотворение. Это первое крупное село после тоннеля, перевалочная база. Все пространство забито людьми, тюками, телевизорами, танками, диванами, козами, БТРами, машинами, ополченцами, солдатами, таксистами, простынями… Шанхай. Все орут, бегают, хотят уехать — туда и оттуда, лезут в автобусы и на броню — туда и оттуда, договариваются, сидят обреченно, спят или просто смотрят в одну точку.

Здесь добровольцев останавливают. Транскам — единственная дорога, соединяющая Южную Осетию с Северной, — перед самым Цхинвалом проходит по грузинским селам, и они все ещё заняты противником. Проехать нельзя — обстреливают. Грузины сидят на высотах и жгут все, что движется. Сегодня утром подбили БМП и две «шишиги» пятьдесят восьмой армии — после третьего сбитого нашего самолета авиаподдержка колонн прекратилась.

Ловлю Жорика на прострелянной медицинской «таблетке» без лобового стекла.

Двинули по объездной Зарской дороге. Здесь её называют почему-то «через лес», хотя идет она по горам. Дорога — обычный проселок, измочаленный танками совсем уж в муку. Вся эта мелкая взвесь столбом встает изпод колес и валит прямо в салон. Рот, нос, глаза, уши сразу забиваются сантиметровой пробкой пыли.

Жорику лет пятьдесят. По пути он сказал не больше десяти слов. Да я и не лез к нему особо. Автомат на коленях, лицо мрачное, в кузове — шмотки. Гонит, как может, — надо успеть до темноты. Камикадзе чертов. Люблю таких.

Около одной из деревень двое солдат. Один с пулеметом. Выходит на дорогу и поднимает руку. Как-то слишком хорошо экипированы для ополченцев — те все больше в обычном камуфляже или горках, а у этих броники, каски, разгрузки, пластиковые фляжки. Грузины? Смотрю на Жорика.

— Все в порядке. Наши.

Молодые парни, лет по двадцать пять. Веселые. Воевали в городе, съездили домой, сейчас обратно на передовую. Настроение победное — город только что взяли обратно под контроль. Показывают снятых на мобильный телефон грузинских пленных — в подвале сидят человек 10–15, из-за пыли не разглядел. Но рассказывают, что их больше.

Уже на подъезде к Цхинвалу стоит обелиск. В прошлую войну грузины расстреляли здесь автобус с детьми. Около тридцати человек. Каждый год на этом месте проходит панихида. Такие вот дела.

Цхинвал лежит в чаше между гор темным мертвым пятном. Даже издалека видно, насколько он разрушен. Работала авиация, артиллерия, «Град». Говорят, вчера горело все. Кое-где чадит до сих пор.

Периодически долбят САУ и работают снайперы. САУ, вроде, наши, стреляют по окружающим город высоткам. Снайперы, вроде, не наши — обрабатывают город с высоток.

Только доехали до подбитых танков, как опять заработала артиллерия. Снаряды прошелестели через головы и упали километрах в полутора, на окраине. Началась интенсивная стрельба.

— На хер, сваливаем отсюда, — это Жорик.

Запрыгнули в таблетку. Свалили… на соседнюю улицу. К нему домой.

Дом более-менее цел. Правда, без окон и осколками побит, но не рухнул. Хотя Жорик в нем не живет, ночует у соседа наискосок через улицу — у того подвал есть.

У соседа только подвал и остался. Две ракеты: одна во дворик, вторая точно в дом. Во дворе сгоревшая десятка, в доме до сих пор тлеет — жар от потолка пригибает к земле, заворачивает ноздри, как в хорошей сауне. При свете зажигалки спускаемся по ступеням. Подвал — так, не подвал, — кладовка. Мелкая и маленькая. Все заставлено банками с компотом — по местным меркам, богатство. Нет ничего — ни воды, ни света, ни продуктов. Люди питаются только гуманитаркой, которую привозят как добровольцы — каждый, кто едет в Цхинвал, загружает машину по средствам и возможностям — так и Российская армия. Гуманитарку раздают около вокзала, перед гостиницей. Обратно грузовики набивают беженцами.

Хуже всего без воды. Трубопровод перебит в ущелье и из него ровным мощным водопадом льет вода. Холодная вода, вкусная… Хочется пить уже.

У танков взвод ополченцев. Танков не два — три. Один подбил лично Секретарь Совбеза Южной Осетии Анатолий Баранкевич. От танка не осталось ничего кроме гусеницы, куска днища с двумя катками, башни, отброшенной взрывом метров на 20 и пробившей козырек дома, и воронки. Остальное разлетелось мелкими кусками по окружности метров в триста. Два других сдетонировали уже от этого, первого взрыва.

— Эй, Аркан, вот грузинский танкист! — показывают ногой. — Их тут собаки жрут. Будешь снимать?

Никогда не любил охотников за трупами. Не надо изгаляться над смертью. Я не пережил всего этого. Имею ли право? Но, в итоге, решаю все же снимать. В конце концов, я приехал именно за этим. Морализировать можно и в Москве. Делаю несколько кадров. В свете вспышки ещё можно различить человеческую грудину без ничего. Красная прожаренная кожа обтягивает ребра.

Дальше в город идти не советуют — взять-то его взяли, но окончательной зачистки ещё не было.

Отводят в столовую. Подсаживаюсь за столик к майору, такому же измотанному вдребезги. Он рассказывает, как их обстреливали два дня.

— Много погибших?

— Много.

— Сколько?

Он жмется:

— Батальона больше нет…

— Ну, сколько? Десятки? Сотни?

— Десятки. Две БМП стояли на улице. У них был приказ огня не открывать. Сожгли. Там человек двадцать пять было. И потом ещё…

Грузинская армия заходила в город с трех сторон. Вроде бы три танковых батальона и от 600 до 2000 человек пехоты. Город не брали — зашли, покатались на улицах десятью танками, их пожгли, пехота откатились в рощи. А когда подошли головные части 58-ой армии, то и вовсе отступила на высотки. Так что никаких боев по освобождению не было. Единственный именно бой был за батальон российских миротворцев. Остальное, скорее, локальные стычки. Хотя и весьма интенсивные.

Около выезда из города, на остановке, опять подбитые танки — ещё два. Чуть дальше, на повороте, два ополченца жгут труп убитого грузина. Жара стоит тяжелая, трупы никто не хоронит, и по улицам уже пополз запах. Мышцы-сгибатели сильнее мышц-разгибателей и, сокращаясь, они выгибают тело дугой. От огня живот убитого раздулся как шар. Человек горит неохотно, и они подкладывают в огонь ветки. Пока не сожжены даже ноги. Фотографировать? Нет?

А, пошло все к черту… У вас свои дела, у меня свои. Это надо видеть всем. Залезаю на бордюр и снимаю в упор. Крупно. С лицом и всеми подробностями. Красное поджаренное мясо лезет в объектив.

Как-то притупились во мне моральные запреты. Не чувствую абсолютно ничего. Это самое паскудное — относиться к смерти как к работе. В Чечне бы я, пожалуй, уже слегка тронулся.

Разрушения едем снимать в район 12 школы. Пять-шесть многоподъездных домов на окраине. В двух квартирах три завязанных узлом простыни. Гаглоев Эдуард, ГаглоеваТибилова Залима и Каджоева Дина. И фотографии сверху. Все. Больше ничего не осталось. Пытались уехать из города на легковушках, были расстреляны и сожжены.

Этот район обрабатывали сначала «Градом», затем зашла пехота — женщины рассказывают, как они сидели в подвале, над головами ходили грузины, а они молились только об одном — чтобы не заплакал грудной ребенок. Здесь погибло восемь человек.

Думаю, что это средний показатель. «Град» дает не столько фугасный, сколько осколочный эффект — дома повреждены сильно, но ни один настолько, чтобы можно было говорить о десятках трупов под завалами. Так что ни о каких тысячах погибших речи быть не может. По моим ощущениям — сто пятьдесят, двести, триста человек. Но никак не тысячи.

Я не пытаюсь никого оправдать или выгородить. Расстрел города оружием массового уничтожения это, безусловно, преступление. Но я стараюсь быть объективным. Не надо спекулировать погибшими.

Никаких массовых казней и этнической чистки тоже не было. На мирных жителей просто наплевали — сколько погибнет, столько и погибнет, и, даже скорее, чем больше погибнет, тем лучше.

Как не было массовых казней и резни грузин на следующий день на Транскаме. Возможно, тоже только потому, что они все ушли. Но и это — факт. Хотя разграбили и сожгли там все подчистую.

Притом, да — три завязанных узлом простыни с сожженными женщинами. Да, подвал, где прятались мирные, и в который сверху, со ступенек, стреляли грузины. Да, труп 18-летнего парня в гараже, застреленного снайпером — он не мог не видеть, в кого стрелял. Да, раздавленная танком в лепешку «девятка». Да, метровые осколки «Града» россыпью.

На обратном пути едем мимо расположения батальона миротворцев. Казарма практически снесена. Те сожженные БМП так и стоят — не две — три. И ещё одна внутри. И танк у казармы. Грузины долбили прямой наводкой, сумели прорваться даже в расположение части — зашли со стороны автопарка, и били танком уже в упор. Выжгли все дотла. Бой здесь был жуткий. Миротворцы поднимали на крышу снайперов и отстреливали пехоту. Когда сидеть в раскаленном подвале стало невозможно, пошли на прорыв. Только прорвали первую цепь атакующих, как сразу наткнулись на вторую. Прорвали и её. Погиб, говорят, всего один человек. Ушли в рощу и держали круговую оборону, пока не подошла армия.

Миротворцам остаться именно миротворцами не дали — им просто пришлось принять одну из сторон. Хотя огня они не открывали до последнего.

Корреспондентов «Первого канала» интересуют склады с трупами мирных жителей. Лучше — детей. Это желание спекуляции настолько очевидно, что даже сопровождающая нас осетинская журналистка взрывается: «Перестаньте нести чушь! Какие трупы? Всех забирают к себе родственники и хоронят! Не смейте больше говорить про трупы!»

Под стеной школы лежит грузинский солдат. Тело вздулось, голова, грудь и плечи от жары стали совсем черные. Запах уже очень тяжел. Хорошо, что сегодня ещё ничего не ел.

На соседней улице ещё один — рядом с очередным сожженным танком. Голова расколота и на неё надет целлофановый пакет — чтобы не смотреть. В лежащей рядом каске — серое с красным. Неподалеку ещё тел пять — их по очереди обыскивает какой-то человек, отвернув голову и зажав нос рукой. Достает документы.

Дальше ещё один. А потом сожженные танкисты на площади. Там уже много народу, как солдат, так и ополченцев. Фотографируются. Снимаю, уже не церемонясь, с разных ракурсов. Грудину распознать уже невозможно, за ночь собаки догрызли её окончательно. Не чувствую уже вообще ничего. Плевать.

На столбе табличка: «Современный Гуманитарный Университет. Москва. Цхинвальское представительство».

В Современном Гуманитарном я учился. Образование — бакалавр юриспруденции по международному праву.

Смешно, правда?

Всего в этот день насчитал семь подбитых грузинских танков и около тридцати трупов. Судя по запаху, в роще лежит ещё столько же.

Раскуроченная техника. Сожженные дома. Больница забита людьми. Дети в грузовиках. Жорик в подвале. Труп в гараже. Сожженные женщины в кульках. Сожженный труп в танке. Горящий труп грузина. Двадцать пять сгоревших заживо в бэхах солдат. Черт, ну почему все время — сгоревшие? Жара. Пыль. Воды бы… Россия воюет с Грузией. В каком страшном сне это вообще когда-нибудь могло присниться? Нашлись три полудурка на наши головы.

Прыгаю на броню к ямадаевцам и еду на зачистку.

«Восток» уже был в Цхинвале три месяца назад. В этот раз прибыл девятого числа, участвовал в зачистке. Сейчас, вроде бы, собираются чистить грузинские села на Транскаме, выбивать засевшие там остатки грузинской армии.

Выходим большой колонной. Псковские десантники, шестьсот девяносто третий полк, самоходная артиллерия, танки. Городе уже забит российской техникой, она рассредоточивается по позициям. Но большая часть все ещё на марше.

Убитого грузина так и не сожгли — труп до сих пор валяется на повороте. Из рощи пахнет уже совсем тошнотворно. Там грузин накрыла наша авиация. Над головами летают два штурмовика. Против солнца их плохо видно, но все же замечаю, как темно-серый силуэт отрабатывает по предгорьям в Грузии. По нему тут же отвечают ракетами — две, три, четыре штуки. Что-то серьезное, дымные следы чертят через полнеба. Наверное, те самые «Буки». Не попадают. Но ракеты с этого момента взлетают постоянно.

Долго стоим, пропускаем танки — штук тридцать, не меньше. Они выползают из рощи и идут в голову колонны.

— Есть! Сбили! — на соседней мотолыге все вскакивают, смотрят в небо, задрав головы. Тоже смотрю. Ни черта не видно.

— Что там?

— Сбили! Рядом с хвостом разорвалась! Летчики катапультировались — оба…

В той стороне, откуда взлетали ракеты, поднимается столб белесого дыма. Упал… Ожидаю, что сейчас пойдем за летчиками, но это только в американском кино так — спасательные операции и «Черные ястребы». В российской действительности — упал и упал.

На дороге — сожженные и разбитые легковушки. Одна раздавлена танком в лепешку. Потом пошли сгоревшие БМП. Наши. Те самые, из 58-ой, попавшие в засаду. Говорят, что из тридцати бэх здесь остались 25. Я насчитал всего четыре.

Время от времени въезжаем в пятна трупного запаха. Если останавливаемся в таком пятне, то липкая субстанция заполняет рот, нос и легкие. В кустах ещё два тела. Не наши.

«Восток» идет на трех БМП, трех мотолыгах и двух «Камазах». Мотолыги вместе с водителями приданы Российской армией. БМП трофейные — грузины бросили их во время зачистки. На бортах надписи белой краской — «чеченцы», «ямадаевцы», «Восток».

Рядом сидят Ваха — лет тридцати пяти с бородой и в зеленой исламской шапочке, Артур с золотыми фиксами вместо передних зубов, Ибрагим — угрюмый снайпер с лицом бандита и Хитрый — веселый шаристый парень. Все молодые, не больше тридцати, все пришли в батальон в 2003 и войну не застали. С Хитрым мы сходимся особенно легко. С остальными не знакомлюсь.

Ехать на броне с ямадаевцами, мягко говоря, непривычно. Стараюсь поменьше разговаривать. По виду — чистые головорезы: бородатые лица, зеленые повязки. Идем под крики: «Аллаху Акбар!»

Чеченцев аланы встречают как освободителей. Один дед притащил пятидесятилитровую бутыль вина. Российская армия, наоборот, смотрит неприветливо. На отклики не отзывается. В лучшем случае провожает равнодушно, чаще — недружелюбно. Очень редко кто-нибудь из срочников улыбнется.

Нас обгоняют две машины. Там тоже бородатые люди с зелеными повязками. Чеченцы приветствуют друг друга весьма прохладно.

-Кто это? — спрашиваю Ваху.

— Кадыровцы. «Запад». Тоже здесь…

Видно, что отношения напряжены. Больше о «Западе» ничего не слышно. Потом один из замов Ямадаева рассказал, что кадыровцы в Грузию не пошли: плюнули на все и со словами «Это не наша война» развернулись и ушли назад.

До Хетагурово — большого осетинского села, последнего перед грузинским анклавом — доходим без проблем. Село брошено, все дома заперты, жители ушли. Хетагурово сначала обстреляли грузины из минометов, а потом херакнули «Градом» наши — уже по грузинам. Видимо, все по окраинам — центральная улица абсолютно целая. Разрушений не видно. И церковь стоит. Шаримся по дворам, ищем исключительно колодцы. В дома никто не заходит, не мародерствует. Колодец находим дальше на центральной улице. Быстро набираю воды — наша мотолыга уже на ходу. Получается всего грамм семьсот. На всех — меньше, чем по глотку.

Когда уже почти выезжаем из села, появляется разведка — с хвоста. Вовремя. Уже всех, кого можно было, сожгли бы.

По дороге какой-то мужик на мотолыге носится взад-вперед и ищет артиллеристов.

— Мужики, САУшки где?

— Да хрен его знает. Были где-то…

— Бл…ь, я ж говорил, что это не наша колонна!

Все как обычно, в общем. Ни связи, ни карт, ни ориентации на местности, ни понимания обстановки и задач, неясно обозначенные маршруты движения, отсутствие данных о противнике или даже о том, через какие села едем. Хетагурово — это где вообще? Это грузинское село или осетинское? Здесь есть противник или нет противника? Здесь есть наши или нет наших? Да хрен его знает, товарищ прапорщик.

Впереди какое-то село. За чинарами, километрах в двух, длинные белые постройки коровника. На повороте видно, как колонна вползает в село. Тут же раздается взрыв, над деревьями вырастают жирные клубы черного дыма. У коровника замечаю вторую мощную вспышку — не гранатомет, что-то посерьезнее. Второй взрыв. Дым становится жирнее.

Мать твою! Неужели подбили?

Мчимся в село. Из него в спешном порядке выходит наша техника и пехота. На поле уже развернута батарея саушек, долбят по двум кирпичным домам слева. Хорошо так долбят. Над домами вовсю развевается грузинский флаг. Но пока оттуда никто не отвечает, вроде. Перед самым въездом дорога растраивается — одна улица идет прямо, одна налево и одна направо, мимо водонапорной башни. Горит справа. Там начинается бой, заработали танки.

Спешиваемся, бежим вдоль канала. Там, где горит, уже во всю стрельба. Понеслась война. Даешь буги-вуги1. Don’t you want somebody to love? Давай, журналюга, пора за работу. Делаю несколько кадров.

Почти весь батальон «Восток» вошел в село, и их там поприжали. Осталась только наша группа. По перекрестку начинают бить танки. Огонь сильный. Замечаю летящий на меня осколок. Шаг в сторону:

— Внимание, осколок!

Он шлепается по земле, пару раз подпрыгивает и тормозит о берец Руслана. В режиме «лежим-бежим» продвигаемся к водокачке. Чуть задерживаюсь, снимая стреляющие саушки. Группа уходит вперед. Бегу за ними. Заходим в зону обстрела. То ли обстрел, то ли танковое сражение, не поймешь. Огонь очень плотный. Осколки сыплются как град. Продвигаемся по канавке. Войти в село нам не дают — около водокачки накрывает уже напрямую. Снаряды ложатся метрах в двадцати, не больше. Головы не поднять. Под таким огнем я ещё никогда не был. Спасает насыпь вдоль канавки. В правое бедро на излете попадает осколком. Удар сильный. Но не ранило, поцарапало. Зачем-то фотографирую свою пробитую штанину. Правая. Это уж как водится. Правая нога у меня невезучая. Не было ещё случая, чтобы я куда-то съездил и не заработал в неё дырку.

Делаю ещё пару кадров. Больше не получается, через каждые 10 секунд приходится нырять лицом в землю.

Коровник прямо перед нами. Стрелковое оружие пока вроде не работает, но чуть дальше в селе бой сильный. Чеченцы обрабатывают коровник и «зеленку» из подствольников. Ползком пытаемся пробраться к перекрестку. Нет, все-таки нас видят — огонь прицельный. Черт, почему у меня нет каски? Квартиру за каску! Пытаюсь закрывать голову руками, но прям-таки физически ощущаю, насколько человеческая плоть мягче железа. Пробьет. И голову тоже. Становится страшно. Воздух напичкан металлом. Рев от разрывов дикий.

Слышим крики — раненый. Двое тащат третьего. Очередной залп. Земля в рот. Шлепанье осколков. Вскакиваю и перебегаю к ним. Терек. Пробило ногу. Дырка с два пятака. Жгут уже наложен, но кровь все равно идет ровными сильными толчками.

— Бинт сможешь наложить?-то ли Артур, то ли Ваха.

— Да! Смогу! Давай бинт!

Под огнем перевязать получается плохо — опять накрывает, то ли «Град», то ли кассетный миномет, то ли одновременно вдарили стволов из десяти. Здесь насыпи уже нет, лежим в открытом поле. Не знаю, что закрывать: фотоаппарат, голову или Терека. Плюхаюсь слева от него, ближе к разрывам, фотоаппарат под себя. Хреново. Так я совсем высокий получаюсь. Кое-как накладываю бинт, примотав и траву. Нога сломана, ранение, кажется, сквозное.

— Надо выносить! — опять, то ли Артур, то ли Ваха.

— Давай, грузи на меня! Накидывай на спину!

Не получилось. Опять мордой в землю. В этот раз совсем уж как-то сильно. Рвется один за другим секунд двадцать. Все, п…ц. Черт. Это последняя война для меня. Хорош. Точно. Ну, его на хрен.

Полуползком тащим Терека за руки. Он тяжелый. Пытается помогать здоровой ногой. Потом тащим бросками метров по пятьдесять, между залпами больше не получается.

Мотолыга рядом, метрах в пятидесяти.

— Тоха! Тоха! Водила! Мотолыжник, ты где? Мотолыжник!!!

Видимо, под гусеницей прятался. Мотолыга взревывает, разворачивается, и мчится на нас задом. Когда до Терека остается метра два, истошно орем. Стой, стой, сука, раздавишь! Вскакиваю и упираюсь сначала руками, а затем плечом в корму. Терек лежит под ногами, не могу найти точки опоры. Как будто смог бы остановить иначе… Мотолыга сдвигает меня назад, начинаю заваливаться под гусеницы.

— Стой! Стой, б…ь! Стой, сука!!!!

Все-таки Тоха хороший водитель. Отлично чувствует машину. Гусеница останавливается сантиметрах в восьмидесяти от головы Терека. Не знаю, что он пережил — не смотрю на него.

В отсеке навалены ящики с боеприпасами и зипами — как всегда кое-как. Одни острые углы. Ну, почему нельзя уложить по-человечески? Выкидываю несколько штук, поднимаем Терека, закидываем в десант. Перебитая нога подламывается в голени, он стонет. Опять разрывы. Бляха-муха, только бы сейчас не накрыло. Как на ладони все. Только бы дали выйти из-под огня. Сожгут ведь, сука. Не доедем же. Сожгут.

Прыгаю пузом на броню, распластываюсь: давай, давай, обороты! Медики стоят в полукилометре. Проезжаем группу журналистов, машу рукой. Руки по локоть в кровище.

Сразу за нами из боя начинают таскать раненых. Привозят ещё полную бэху, шесть человек. Все восемнадцатилетние пацаны, пехота. Один обожжен. Называет фамилию — рядовой Савелин из Рязани. Просит курить и пить. Прикуриваю сигарету и вставляю ему в губы. С водой сложнее. У второго в руке тонкая щель сантиметров семь длиной. Перебита артерия. Кровь идет сгустками. Запах у неё такой… Как в мясной лавке, свежатины. Третьего несут — ноги перебиты. Четвертый… Четвертому здоровый осколок ударил в грудь, рассек ткани и чуть не дошел до легкого. Огромная зияющая дыра. Красное мясо. Но парень идет сам — в шоке ещё — и легкое, кажется, не задето. Повезло.

Фотографирую. Фотоаппарат заляпан Терековской кровью.

Подхожу:

— Ты как?

Он вдруг расплывается в улыбке:

— Нормально. Болит.

Захорошело от промедола.

Смотрю, как его грузят в «шишигу». Странная война. Я, русский, ветеран двух чеченских кампаний, в Грузии, в Южной Осетии, в грузинском селе, вытаскиваю из-под огня грузинских танков командира взвода чеченского спецназа — офицера российского ГРУ. Сказал бы кто в 99-ом…

— Ну что, Тоха, назад надо. Ничего не поделаешь. Поехали.

— Поехали, — соглашается он легко. Молодец парень.

Возвращаемся к перекрестку. Село, оказывается, называется Земо-Никози. Батальон уже выходит. С собой ведут двух каких-то помятых мужиков. Пленные. Грузинские резервисты. В селе остались ещё пехота и корреспонденты — Орхан Джемаль из «Русского Newsweek» и съемочная группа РЕН ТВ во главе с Андреем Кузьминовым. Чуть позже выходят и они. Дают расклад — в Земо-Никози заскочили дуриком, задачи чистить грузинские села, оказывается, никто и не ставил. Шли сразу в Гори. Заблудились просто. Потому и вошли походной колонной. В середине села колонну разрезали надвое — подбили два танка, БМП и «Урал». Головная часть осталась в селе, ещё часть ушла по другой улице и тоже осталась там. «Восток» дошел до танков, но дальше продвинуться не смог — саушки. Плюс стрелковое оружие. За танками сидел грузинский корректировщик. Когда его убили, огонь сразу прекратился.

Артиллерия так и не начинает работать по селу. Грузины тоже молчат. Над казармами попрежнему развевается грузинский флаг. Блин, его чего, не видно что ли было? Отходим на полкилометра и становимся лагерем у канала.

Восемь раненых: двое чеченцев — Терек и Ибрагим, оба в ноги — и шестеро солдат. Все с пехоты. И девять убитых. Два завернутых в плащ-палатки трупа вывозят на броне.

Пленных кладут лицом вниз и связывают руки. Подхожу.

— Ребят, что с ними делать будете?

— В «Камаз» грузить будэм! Груз 200 делать будэм!

Черт… Только этого не хватало. Иду к Ямадаеву.

— Сулим, прошу тебя, не режь их…

— Ты что, с ума сошел? Кто их резать собирается? — видно, что он ошарашен моей просьбой.

Возвращаюсь к пленным. Те смотрят, как затравленные собаки:

— Что, умирать будем?

— Нет.

— Что, поживем ещё?

— Да. Поживете.

Пленные — обычные крестьяне. Одного взяли около убитого корректировщика — вроде как охранник, но охранник из него никакой, сразу видно. Второй вообще шел в дрова пьяный по селу с гранатой, и орал, что Саакашвили дурак. Ополченцы пытаются попинать пленных, но чеченцы мягко отводят их в сторону — не надо. Дают им еду, сигареты, воду. Сдавать их собираются кому угодно, только не осетинам — застрелят сразу.

Пропаганда насчет того, что русские мародерничают, а чеченцы режут головы всем подряд — такое же вранье, но уже с другой стороны. Российская армия по отношению к мирным жителям ведет себя крайне корректно. Орхан рассказывает, что в селе, когда их совсем уж прижали, рассыпались по подвалам. В подвалах банки с компотом. Вскрыли одну. На её место чеченец положил сто рублей: «Чтоб ни одна сволочь не сказала, что я мародер».

Отношение к пленным — точно такое же, как в самом начале первой Чечни. Живут с нами, едят то же, что и мы, имеют все то же, что и мы. Ненависти ещё нет. Надо заканчивать всю эту бодягу, пока она не пришла.

Ночь проводим в поле. Я заснуть не могу. Штурмовики постоянно бомбят что-то в Грузии. Вспышки разрывов освещают небо сериями мощных долгих всполохов. Похоже, Гори — звук не доходит, далековато. Представляю, что чувствуют там сейчас дети. Представляю, что они чувствовали в Цхинвале. Слева, со стороны Цхинвала, при свете фар идет колонна. Кто-то говорит, что это 71-ый полк — вроде, в штабе о нас все-таки знают и выслали подкрепление.

А справа, со стороны Грузии, в ЗемоНикози стягиваются танки. Судя по звуку — дивизия, не меньше. Гул не прекращается ни на минуту уже часа четыре. Бляха-муха, что ж здесь будет-то завтра? Курская Дуга? Из села по пролетающим «сушкам» бьют из НСВТ. Сдуру, не иначе. Самолетов вообще не видно, они проходят на большой высоте. Но бьют совсем рядом. Метрах в пятистах. В самом селе раза три-четыре вспыхивают то ли краткосрочные перестрелки, то ли просто стороны обрабатывают огнем пространство перед собой. Прямо на перекрестке загорается какой-то дом. В нем рвутся боеприпасы. Совсем уж под боком.

В «Камаз» залезает ещё один парень. Чеченец. Парень перебирает вещмешки, пытается найти свой. И вдруг начинает говорить.

— Я у Сулима был командиром взвода. У меня в подчинении было пятьдесят четыре человека. Когда начались все эти терки с Кадыровым, пятьдесят один человек тут же перешел к нему. Я остался с тремя. Мне предлагали новую «десятку» и сто тысяч, чтобы тоже перешел. Я отказался. Тогда они взяли мою жену. Потом взяли и меня. Две недели держали. Привезли куда-то. Завели во дворик. Там на столе уже инструменты разложены. Наручники, дубинки. Палка такая, с набитыми в неё гвоздями. Требовали сказать, куда я отвез Сулиму трупы. Оружие я отвозил, а про трупы ничего не знаю. Тогда, говорят, мы тебе сейчас эту палку в зад засунем. Засовывайте, не знаю я ничего ни про какие трупы. Приковали наручниками, стали бить дубинкой-по почкам. Потом отпустили, дали сутки, чтобы я пришел и показал место. Мне удалось освободить жену — у неё дядя в ОМОНе работает. Отвез её в Дагестан, спрятал. Сам теперь живу на базе в Гудермесе, за ворота не выхожу. Я детдомовец, у меня тейпа нету. Но они адрес жены все равно вычислили. Заставили её написать отказ от дачи показаний. Я тоже написал отказ. Вот так вот…

Говорил он долго, со всеми подробностями. Мы сидели, слушали, открыв рты. Когда он выпрыгнул из кузова, крикнул ему в спину:

— Зовут-то тебя как?

— Иса.

Мнение о ямадаевцах я изменил. Это не армия, это семья. Остались только те, кто не ушел к Кадырову. Все воюют великолепно, хотя и много молодых, для которых это был первый бой. Подрастерялись чуть-чуть, но все равно — по ним танками долбят, а они вперед прут.

В батальоне не только чеченцы. Есть калмыки, кумыки, русские и даже грузины. Переводчики.

Танки в селе по-прежнему гудят. Но по «сушкам» больше не стреляют. Видимо, не хотят демаскироваться. С нашей стороны время от времени взлетают осветительные ракеты. Пытаюсь разобрать что-то в их мерцании, но ничего, кроме мертвого села не видно. Дом на перекрестке дотлевает.

Часа в четыре танки идут на нас. Свет прожекторов, дергаясь, ползет по улице к перекрестку и выползает на мост. А на самом перекрестке какая-то сволочь стоит и машет танкам фонариком. Сраные резервисты! Какую подлянку затеяли!

Вскакиваем и бежим куда-то. Навстречу бегут ямадаевцы. Разворачиваюсь и бегу с ними. Кто-то залегает и берет оборону. С автоматом. Кто-то разворачивается и бежит обратно. Я тоже бегу обратно к «Камазу». Потом опять к реке. Броуновское движение нарастает. Оружия нет. Про танкистов как-то не вспоминается.

Первый танк, ревя всеми своими движками и гусеницами, поворачивается в нашу сторону. Все, п…ц.

Руки сами тянутся к «мухам». Хватаю сразу две. Тут же бросаю. Нельзя мне, нельзя, я ж, б…ь, дитя света, я не могу брать оружие! Нельзя мне воевать! Где Юра? Он может!

Второй и, кажется, третий танки ломят через сады прямо на батальон. В штабе Ямадаева все тихо — залегли.

Между арыком и дорогой метров двадцать земли. Подавят все гусеницами на хрен. Даже стрелять не надо. За дорогу нельзя, там уже наверняка резервисты со своими гранатометами.

Залегаю в какой-то ямке. Рядом Артур с пулеметом. Лицо растеряно, но не в ужасе. Становится чуть полегче — все-таки пулемет, все-таки хоть что-то… хоть что-то…

Второй танк вылезает из садов, вползает на бровку арыка и останавливается.

Первый тоже стоит на перекрестке. Прожектор светит вовсю. За ним выстраиваются остальные. Цепью что ли пойдут? В психическую? Или, правда, гусеницами давить будут?

Почему-то никто не стреляет.

На перекрестке раздаются маты. Откидывается люк, кто-то спрыгивает на землю. К нему идет человек с фонариком. Русская речь.

— Танкисты?

— Да, да…

Обнимаются. Свои. Руки расслабляются, тепло оплывает, сигарету срочно…

Эти пять танков, оказывается, из той, первой части колонны, которую вчера отрезали в селе. Это они обозначали себя из НСВТ, а наши светили им ракетами и выводили по рации. Первый вывел сержант Савранский. Остальные — майор Виктор Баранов. Село пустое, грузинская армия ушла, если кто и остался, то только резервисты, но и те не показываются. Десантников тоже нет — тоже куда-то ушли. Но где-то в селе ещё гуляют пять наших БМП.

Баранов рассказывает:

— Нашли нашу колонну. Пристроились в хвост. Едем. Колонна вдруг останавливается, с головного танка спрыгивает командир и идет ко мне. Смотрю, а он в натовской форме. Даю команду навести на головной танк, сам вскидываю автомат и беру его на прицел. Тот все понял. Стал на колени, автомат положил и крестится. Я понимаю, что один выстрел успеваю сделать, а дальше — Герой Советского Союза посмертно. «Значит так, — говорю. — Ты направо, я налево, и мы друг друга не видели».

С рассветом выходят и бэхи. Переправляются через арык по броду.

Утром, как только взошло солнце, приехала разведка 71-го полка и сразу ушла в село. Значит, все по новой. Пока они там, завтракаем. Крайний раз я ел… А у миротворцев и ел. Позавчера вечером — тарелку гречки и яйцо. Впрочем, есть почти не хочется, а вот пить…

Повторного штурма не было. Колонна развернулась и пошла обратно на Цхинвал. Наконец-то. Домой! На бэхах трофеи из села — натовские пластиковые каски нацеплены на фары-искатели.

Километра через два развернулись и пошли обратно. Оказалось, опять поворот проскочили. Нашли. Повернули в поле и попылили на Гори. Черт… И главное, опять походной колонной. Без разведки. Без авиации. Без связи. Без них…а.

Ямадаев вперед колонны не лезет. Предоставляет федералам самим своими солдатами вскрывать огневые точки. А федералам тоже по фиг. Мяса у нас вагон, бабы ещё нарожают.

Авиация все же появляется и начинает обрабатывать Земо-Никози за спинами. В районе коровника опять что-то задымило. Артиллерия бьет по высоте километрах в двадцати. Это уже Гори. В бинокль видно вышку сотовой связи и капониры под ней. Вот откуда саушки вчера лупили. Теперь жирный дым поднимается уже там. Попали!

По дороге останавливаемся у каждой лужи. Пехота, как муравьи, сыплется с брони и припадает к водопою. В лужах вода такая же — смесь глины и земли.

Марш на Гори прошел без единого выстрела. Хотя первая часть колонны пришла сюда с боем, выбив на подступах батальон грузин. Те пытались обойти с тыла на нескольких джипах, но были расстреляны выдвинувшимися им на перехват БМП и подтянувшимися «крокодилами». Сожженные грузовики чадят на дороге. Кругом валяются трупы. Опять горелая человечина. Один совсем молодой, года двадцать два — двадцать три. Руки подтянуты к груди. Детская поза какая-то. В натовской форме он напоминает игрушечного солдатика. Другой в канаве лицом вниз. Третий — из обугленного тела торчат раздробленные ноги. Развороченное красное поджаренное мясо.

Два джипа ещё на ходу. Ямадаевцы забирают их себе.

В сам Гори армия не заходит. Становится километрах в двух-трех в садах, около какого-то селения. В селе ещё остались мирные — немного, правда. Дома никто не грабит, людей не терроризирует. Вообще в село никто не суется.

Около станции склад брошенной техники и амуниции. Ещё два грузовика в копилку трофеев. На земле гора шмотья. Беру себе рюкзак, коврик и две теплые куртки. Когда все это закончится неизвестно, а спать в чем-то надо.

В этих же садах вчера накрыли большую колонну с резервистами. Говорят, машин пятьдесят. Сколько людей — не знаю. Фотографировать уже не иду. Хватит с меня. Перебор трупов за эти три дня.

Армия ждет дальнейшего приказа. Подхожу к Ямадаеву:

— Сулим, небольшое интервью, если можно.

— Давай.

Достаю диктофон:

— Сулим, как Вы считаете, Россия правильно ввела войска или нет?

— Россия правильно ввела войска, короче. Более того — не надо было ждать сутки, когда начали город бомбить, короче. Пока перебьют гражданских. Пока перебьют миротворцев. Но командование поступило правильно. Вы сами видите, короче, со вчерашнего дня находимся в Грузии. Цхинвал не бомбят больше. Сейчас мы получили приказ пока остановить огонь, ждем дальнейшие указания.

— За что «Восток» здесь сражается?

— Мы здесь как миротворцы. «Восток» уже полтора года в миротворческих миссиях участвует. До этого мы были в Ливане. Я сам восьмого в госпитале был, должен был потом две недели отдыхать. Но сейчас среди ребят своих, все нормально, короче. Никаких проблем не будет. Если придет приказ брать Тбилиси — возьмем.

Надо было входить на территорию Грузии, как считаете?

— Надо было. Нашему президенту так легче будет с ними разговаривать. А то они сами бомбят… Надо заставлять их прекращать огонь, короче. Мы заставляем их прекратить войну. Выполняем приказ Министра обороны и Верховного Главнокомандующего.

На следующий день Сулим Ямадаев узнал, что он уволен. Если Ямадаев преступник, на котором висит «Самсон» и Бородзиновская-то, как он мог быть отправлен в составе действующей армии воевать за Россию? А если он воюет за Россию, как он может быть в федеральном розыске? Чего его искать-то, вот он, под Гори стоит. Придите и возьмите. И дайте четкий однозначный ответ. Пока же все это выглядит так, что Россия опять сдает своих, аж пыль столбом.

В Гори приходит приказ о приостановлении боевых действий. Говорят о капитуляции и отставке Саакашвили. Ощущение того, что война закончилась, абсолютное. Настроение победное — в этом уже никто не сомневается. Уйдет Саакашвили или не уйдет — уже не важно. До главной военной базы Грузии десять минут ходу и при необходимости она будет взята без проблем. Грузины хороши в техническом оснащении, но в моральном плане они проигрывают. Видимо потому, что цели этой войны и сами понимают не до конца. А может, просто не хотят воевать. Если бы колонна прошла мимо Земо-Никози, её бы не тронули, это очевидно. Но и пускать нас на свою землю они тоже не желали. Вообще, если бы в Земо-Никози стояли чеченцы — даже с одними автоматами, без танков — до утра мы не дожили бы. Девять погибших за такую ошибку — везение, как бы цинично это ни звучало. В любом случае, победа России очевидна. Точно так же очевидно, что Россия избрала новую тактику — тактику прямой жесткой силы. Как в Афгане. На выстрел из села по нему начинает работать авиация и артиллерия. С такой политикой Грузию мы теряем все больше. Как Грузия все больше теряет Осетию и Абхазию. С каждым новым президентом у нас начинается новая маленькая победоносная война. Может и впрямь — ну их на фиг, эти выборы?

В вертолете человек пять раненных. Это плюс к тем восьмерым, что отправили вчера. Итого уже тринадцать. Танкисты привезли с собой на броне сожженный экипаж — два трупа, укрытые плащ-палатками. Потом уже, от журналиста Вадима Речкалова, я узнаю, что их звали Максим Пасько и Михаил Молчан. Экипаж танка номер 321.

Из-под плащ-палаток торчат берцы. Они колышутся в такт движениям машины. Не могу больше смотреть на берцы. Ещё троих приносит пехота. Поток воздуха от винта срывает покрывала. Черт… Опять горелая человечина. Из неё торчат кости рук и ног. На руках даже не кости, скорее косточки — они, оказывается, маленькие такие. У одного лучевая вывернута из сустава. Этих троих сожгли из «мухи». Они успели выскочить из подбитой БМП и уже отбегали в сады, когда их накрыло прямым попаданием. Первый сохранился лучше всего, хоть руки и ноги различимы. На черном комке угля до одури ярко блестят белые зубы. От второго осталось метра полтора — спекшийся комок, из которого торчат пять культей. Где рука, где голова — различить невозможно. Третий вообще завернут в кулек.

Вместе с трупами в вертушку залетает рой мух. Одна все время крутится перед объективом и мешает фотографировать горящие грузинские села на Транскаме.

И запах… Жаль, что его нельзя передать в газете. Сейчас, когда я пишу эти строки, штаны мои заляпаны кровью раненых, а от горки разит горелой человечиной. Этот запах невероятно въедлив — в гражданском самолете на меня смотрели. Но описать его я не смогу. Хотя и хотел бы, чтобы его почувствовали все те, кто говорит о величии России. Чтобы чувствовали его потом везде — в заваренном чае, в сигарете, в пальцах, которые её держат, в стакане водки, в зубной пасте, в волосах своего ребенка…

Я всегда мечтал писать детские сказки, но уже девятый год пишу о том, как пахнут вздувшиеся трупы в жару на улицах разрушенного города. Вам нужна великая Россия? Вот она. Нюхайте.

Армия заявляет, что в Осетию вошли одни контрактники. Вранье! Две трети контрактников — отслужившие по полгода сопляки-душарики. А треть примерно — вообще просто срочники. Что они могут? Почему в Земо-Никози был захвачен прибор лазерного наведения, почему у грузинской армии стоят глушилки мобильной связи, почему у корректировщика был пеленгатор мобильных телефонов, почему у них были инициаторы — даже выключенные мобильники включались сами собой, и по этому месту тут же начинала бить артиллерия — а мы опять воюем одним восемнадцатилетним мясом? Почему из двух шишиг в медсанбате на ходу была только одна, а вторую таскали на тросе? Раненых не могли отправить шесть часов! Шесть часов! Все это время они парились при плюс тридцати в шишигах без воды — до тех пор, пока дело в свои руки не взяли ямадаевцы. При том, что ехать-то всего семьдесять километров!

Почему не было разведки? Почему не было авиации? Почему в это Земо-Никози заскочили дуриком, походной колонной, как Майкопская бригада 13 лет назад на привокзальную площадь — заблудились просто? Четвертый раз на одни и

фото: Аркадий Бабченко те же грабли! Почему не было связи между частями? Почему не было общего командования? Почему?

Где обещанная масштабная программа перевооружения? Где профессиональная армия? Где нанотехнологии? Где информационные системы, где РЭБ, где пеленгаторы, где супергетеродинный тепловизор, уже лет пять как разработанный в МВТУ, способный различать цели за бетонной стеной метровой толщины и изначально (!) предназначенный на экспорт? Где этот ваш сраный «Глонасс», на котором поворот на Земо-Никози указан правильно, а не как по звездам? Где БТР-90, где танк «Черный орел», где вертолет «Черная Акула», где штурмовик «Беркут», где БМД-4, где «Тигр», где «Водник», где «Мста-С», которыми вы так хвастаетесь на параде? Где-пулемет «Корд», где автомат, «Абакан», где комплекс «Винторез», где комплекс защиты танков «Арена», разработанный 16 лет назад и за шестнадцать лет не закупленный Минобороны ни в едином (!) экземпляре — при том что американцы берут её у нас пароходами? «Арена» предназначена как раз для защиты танков от ПТУРСов. Если бы она была на вооружении, то, по крайней мере, три мальчишеские жизни в этом Земо-Никози были бы спасены! Где она? Где новые гранатометы, про которые все уши прожужжали по РТР? Где беспилотники, ночники, РЛС? Где не ломающиеся мотолыги? Почему последний раненый, которого мне пришлось выводить, был лейтеха, разбившийся под Джавой — у мотолыги просто отказали на спуске изношенные тормоза! Где бинты, где жгуты, где промедол? Где хотя бы просто каски? И где деньги, ушедшие на все это?

Где генералы? Где командиры всех мастей, раз здесь вершится история? Где Медведев на белом коне? Где Ноговицын с шашкой в руке? Где хоть кто-то? И где, б…ь, вода?

У России был только один вариант — войти, разблокировать своих миротворцев, стать миротворческими силами по границе и на этом остановиться. Да, не входить нельзя было — там наши миротворцы погибали. Но за каким пошли в Грузию? За каким бомбили Гори? И самое главное — за каким на эту войну опять понагнали пацанов? Грузия решила, что Осетия должна быть в составе Грузии. Грузинские мужики взяли автоматы и пошли воевать за свою Родину.

Осетия решила, что она не должна быть в составе Грузии. Осетинские мужики взяли автоматы и пошли воевать за свою Родину. И только Россия послала на войну своих мальчишек. Все как всегда. Весь мир воюет русским оружием, одна Россия — своими пацанами. Вся Южная Осетия — километров сто в длину и полтора в ширину. В России своих территорий не заселено процентов семьдесят. Без Осетии нам, безусловно, не прожить. За эти сто километров отдано 74 жизни. Задолбало государство, которое трупы укладывает, как шпалы

Смотрю на эти трупы — наши трупы, наших мальчишек, и вдруг ловлю себя на мыли, что это не такая уж большая цена за победу. Ведь мы же победили. Парни дрались геройски. Самое страшное, что я действительно так думаю! Мне не страшно. Я не схожу с ума. Не посыпаю голову пеплом. Да, не повезло… Что ж поделать. Но зато мы победили. Нет, ну, правда, девять горелых комков в день — это же не много за то, чтобы стать с колен? Не пустить подлых американцев в Грузию. Вы согласны? Слава Богу, я не видел их лиц. У них не было лиц.

Из Джавы еду обратно в Цхинвал. Дорога свободна. Грузины ушли — все, до последнего жителя. На Транскаме горит все. Пустые дома грабят подчистую. Ответная реакция всегда жестче. Все, что не могут вывезти, жгут. Дома вспыхивают один за другим. Дым застилает дорогу, местами едем как в тумане. В горле постоянно першит от горчины пожаров. Нетронутой осталась только «Лукойловская» бензоколонка. С заправками здесь туго, эта — единственная до самого перевала. Эйфория разрушения и разграбления. В Цхинвале я видел совсем других людей, чем здесь, в Тамарашени. В Цхинвале люди — помятые, небритые, плохо говорящие — готовы были умирать. В Тамарашени же люди — в новых незапачканных камуфляжах — приехали жечь и грабить чужие дома. Так всегда. Близость смерти делает людей чище. А мужество соседствует с грязью.

На обочине, около своего сожженного дома, сидит грузинский старик с окровавленной головой. По-моему, единственный оставшийся грузин на все четыре села.

На вопросе — а почему бы мирным грузинам не вернуться в свои села — они ж здесь не один десяток лет живут — все разговоры прекращаются. Осетию Грузия потеряла навсегда. Ненависть абсолютная.

Как, впрочем, и Россия Грузию.

Эта война из серии тех, в которой правых не бывает по определению. Все четыре стороны оказались достойны друг друга. И Осетия, и Грузия, и Россия, и Запад.

Не прослеживается ни логических, ни экономических, ни политических выгод ни для одной из сторон. Какие-то выигрыши получили только политики. Это была война их амбиций. В итоге Грузия теперь влетит в НАТО как фауст-патрон на крыльях любви, и вместо инструкторов-афроамериканцев мы поимеем на Кавказе «Томагавки» и «Брэдли», в Черном море линкоры, а в Крыму базы. Более дальновидного политика я не знаю. Наполеон, иху мать.

Теперь сюда ещё и деньги вбухают миллиардные. Почему в Европе в каждой деревне есть наш газ, а деду моей жены, инвалиду войны, в нашу же деревню наш же газ не могут провести уже 10 лет? Почему на Цхинвал нашлись бюджеты, а Диме Лахину, потерявшему в Чечне обе ноги, пенсию положили в 2300 рублей, при том, что у него на одни катетеры уходило минимум 4600?

Ребят, а может вы, в следующий раз возьмете линейку да просто померяетесь в туалете, а? Интересно, кто-нибудь из 140 миллионов россиян когда-нибуь побывает в благословенном Проросийском теперь эдеме ЗемоНикози, за который отдано девять русских жизней? < ИВ>