«Дневник Жеребцовой Полины»: отрывки
Полина Жеребцова родилась в Грозном в 1985 году. В начале первой чеченской войны, когда ее дед-журналист Анатолий Жеребцов, проработавший на грозненском телевидении 25 лет, погиб при обстреле больницы, Полина начала вести дневник. Ей было тогда 9 лет. В роду Жеребцовых по материнской линии все девочки вели дневник, но для Полины это была не просто семейная традиция — дневник стал для нее единственным другом в холодном, разрушенном бомбежками городе. 21 октября 1999 г., помогая своей матери торговать газетами на рынке Грозного, Жеребцова Полина получает ранения средней тяжести. С 2003 года сотрудничает со СМИ. Публикуется в Москве: журнал «Знамя», журнал «Большой город», газета «Свободное Слово». «Дневник Жеребцовой Полины» за (1999 — 2002) гг. опубликован издательством Детектив-Пресс в октябре 2011 года.
***
1 октября 1999 года
Вчера и позавчера — бомбили. По слухам на рынке, попали в больницу N7. Местное радио передало: убито 420 человек, ранено около 1000.
Город полнится слухами. Часто эти «сведения» противоречат друг другу. О том, что будет новый виток войны, в августе нас предупреждал профессор В. Нунаев — знакомый врач-кардиолог. Но мы ему не поверили. Закупили новый товар.
Шестого августа мы узнали: из города Грозного выехала вдова погибшего президента Д. Дудаева. Столько информации! Верить можно только тому, что увидел сам, своими глазами. И ни в коем случае не доверять ушам!
На рынке люди менялись адресами, кто с кем подружился. На случай, если сильно будут бомбить или если разбомбят совсем, чтобы было куда уйти, где жить. Нам адрес дал Назар. Он вместе с женой торгует продуктами: Микрорайон, улица Косиора N8, квартира 66. Автобус 29.
Так же адрес дала русская женщина, имя ее — Леля. Сказала: «Вдруг, вы в центре города будете, и начнется авианалет? Бегите по проспекту Победы, к дому N5 «А» (это рядом с рынком), у нас во дворе есть большой подвал».
Сразу погибнуть, наверное, не так страшно, страшно лежать в завалах и мучительно умирать…
13 октября 1999 года
По ночам слушаем орудийную канонаду. Днем — торгуем.
Теперь я ношу платок, как тетя Кусум. Кусум часто меня хвалит. Подсядет к нам на рынке и волосы мне расчесывает. Зовет: «Пойдем, сделаем тебе завивку — химию!»
Друг Дауда снова подходил. Купил мне мороженое. Я ему понравилась? Знала бы об этом Кусум, мать Дауда! Этот парень спросил меня: «Сколько тебе лет?». Услышав, что только четырнадцать, удивился: «Ты такая маленькая! Я думал, ты взрослее… Знаешь, ты очень похожа на царевну Будур из моей любимой сказки!» Тогда я осмелела и заявила, что он — Аладдин! Мы долго смотрели друг на друга и молчали. Я удивилась своей смелости. Раньше с парнями я помалкивала, только слушала, а тут — заговорила… У Аладдина красивые глаза. А волосы — черные, кольцами, до плеч. Он действительно как принц!
Я вспомнила, что видела его во сне! Давно. Когда была ребенком и еще не ходила в школу. Аладдин сообщил: ему 23 года. У его отца — другая семья. Есть мать и сестра, живут в селе. Смутившись, Аладдин долго рассматривал свои туфли и, не прощаясь, ушел.
21 октября 1999 года
Нас с мамой ранило 21 октября. Я видела: за столом сидела убитая женщина. Раненые прятались в кафе и в подъездах домов. Мужчины — добровольные спасатели — подбирали жертв обстрела, распределяли по машинам. В первую очередь — тяжелораненых.
А началось все неожиданно, около пяти часов вечера. Мы собрали свой оставшийся товар — две сумки. Одна — мне, вторая — маме. Тут встретили Кусум с маленьким ребенком. Стояли, разговаривали. Вдруг яркая вспышка осветила еще светлое небо. Последовал сильный грохот. Мы от испуга перекатились за свой стол. Присели между железными ларьками. Другого укрытия рядом не было. Взрыв! Потом еще… Похоже на то, что одно и тоже взрывается много раз. Мы побежали, теряя свой товар, во двор «Дома моды». Это самый центр Грозного. Улица Розы Люксембург.
Когда я бежала, огромный осколок — словно эхо очередного взрыва — просвистел совсем рядом. Он рассек не меня, а время, словно теплую воду, которая ушла куда-то вниз, и я стояла в сухом русле, сразу поняв, что ни мама, ни другие люди не могут спасти меня от Смерти, если я закричу о помощи.
Смерть и я — только мы оказались связаны друг с другом в этом мире. Нет ничего, что могло стать между нами и закрыть собой. Мне стало смешно и ненужно все — вещи, сумки и всякие ценности. Я поняла что ничего, совсем ничего не возьму с собой Туда. Сильный удар и… время вернулось вместе с огненными искрами, которые осколок высек из кирпичной стены дома рядом с моей головой. А ноги мне рвали чьи-то маленькие металлические челюсти, но я по инерции продолжала бежать. Только спустя несколько шагов — упала… Меня подняли. Мы бросились в подъезд жилого дома, но там вместо второй двери была решетка. Выбежали во двор, в шоковом состоянии, метнулись в другой подъезд, в жилой дом, рядом. Там, где раньше был магазин «Рыболов». Когда я присела, забившись в угол, пронизывающая боль в ногах дала о себе знать. В этот же подъезд, мама и Кусум втолкнули-забросили девушку-чеченку.
У девушки разворотило колено. Я впервые увидела, что кость внутри белая. Она была в шоке и говорила только: » Больно! Больно! Больно!»
В подъезде были женщины и дети. Мама сказала, что у нее дырочка в кармане, в пальто и немножко «горит» бедро. Другой осколок попал к маме в карман.
Когда в наш подъезд заглянули мужчины, то все закричали, что первую надо увозить девушку без ноги. Она потеряла много крови. На вид девушке было 17-20 лет. Ее увезли.
В подъезд снова заглянули добровольные спасатели. Молодые парни. Среди них был Аладдин. Меня решили доставить на перевязку в аптеку, на проспект Победы, (в бывший хлебный магазин). Аладдин нес меня на руках и шептал мне: — «Не плачь, моя царевна! Не бойся! Помощь будет!» Маму вели сзади. Не забыли и наши сумки с товаром — не растерялись в суматохе. Наш путь лежал через двор «Дома моды». В нем я как-то жила с мамой у моего деда-журналиста.
Когда меня тащили под обстрелом, я увидела троих убитых. Они лежали отдельно друг от друга. Их кто-то накрыл картоном. Одна была женщина, один — мужчина, а кто третий, я точно не поняла. По-моему, ребенок.
Нас отнесли в аптеку, и незнакомая женщина вытащила осколок из бедра у мамы. А мне только перевязали ноги, так как один осколок был глубоко внутри, а другие тоже вынимать было больно. Аладдин меня жалел, гладил по голове и грыз пряник.
Решили, что нужно домой, что в больницах все переполнено ранеными людьми, так как на рынке торгуют в основном старики, женщины и дети. Мужчин там очень мало. Практически нет…
К утру боль в ноге усилилась. Я пила обезболивающие таблетки и снотворное. Но боль становилась все страшнее. Едва я задремала, как наша кошка, почувствовав сквозь бинты кровь, пролезла под одеяло и вцепилась зубами мне в правую ногу. Это было ужасно. Я ее прогнала тумаками.
Едва мы позавтракали, мама стала просить соседей отвезти меня к врачам. Верхние жильцы согласились. В их «шестерке» мы отправились в больницу N9. Это наша центральная больница.
Врачи сразу объяснили: «Вам нужен рентген. Его нет. Отключили электроэнергию, а дизель куда-то пропал в суматохе».
Врач, который смотрел меня, устал. Он еле стоял на ногах. Он рассказывал, что ночью, в момент операций, несколько раз отключали электричество, что прооперировали десятки человек. Много умерло…
Мне забыли сделать обезболивание, когда обрабатывали рану. Я заревела. Кричать было стыдно. Врач спохватился и сделал мне уколы. Все лекарства и шприцы тут же, в ларьке купила моя мама. Дополнительно — прививку от столбняка. Осколки искали, но не нашли. «Без рентгена помочь не можем. Расковыряем ногу зря,— повторяли врачи.— Ищите, где работает рентген». Удалили только мелочь. У мамы к этому моменту на бедре стоял пластырь. Она ходила. Мы приобрели болеутоляющие средства, много бинтов, хирургических салфеток и зеленку.
31 октября 1999 года
15:40
Была бомбежка. «Долбили» частный сектор — Карпинку. У нас дома прятались дети. Громко пищала и плакала десятилетняя девочка — Зара. Мансур, сын тети Вали, всех успокаивал, сидя у нашей двери. Я молилась. Все остальные заглядывали к нам в комнату с лестничной площадки.
25 ноября 1999 год
День прошел отлично! С утра мало стреляли, и к вечеру соседи вышли «погулять», это значит постоять у подъезда и подышать воздухом, смешанным с гарью. Но не тут-то было!
«Град» начал бить по нашему двору. Мы все опрометью залетели в квартиру тети Марьям, к Вале и бабушкам. Так мы бегали из квартиры соседей к себе (как заряжают — слышно и куда летит — тоже!) Потом из нашей квартиры бежали к соседям, смотря с какой из сторон били по дому… Это продолжалось с 18:00 до 20:00…
Раздался торопливый стук в дверь. Пришел Аладдин! Я подумала, что схожу с ума…Что это мерещится… Он живым прошел через этот Ад! Как?! Такая бомбежка! А он добрался из горящего центра в наш район! Думал — мы голодаем! (Лежал по дороге в какой-то канаве, весь грязный).
Он раздобыл и принес нам темный «кирпичик» военного хлеба! Аладдин был весь в грязи, в колючках, рассек руку. Но он дошел! Честно говоря, умирать мне совсем расхотелось!
20 января 2000 года
Вчера утром, 19 января, нас вывели из дома русские военные. На моих часах было начало десятого.
«Быстро! Очень быстро!» — приказали они. Маме не дали взять ее паспорт и пакет, куда она сложила фотографии умерших родных. Они сказали:
— Паспорт тебе больше не понадобится…
Соседка из квартиры рядом, бабушка Нина, вышла на снег в домашних тапочках. Переобуться она не успела. Решила: проверят квартиры, посмотрят документы и вернемся домой. Так ведь уже было в 1995 году… Но на этот раз всех жильцов, кого вывели из квартир, собрали в среднем подъезде дома. Того, что пока еще стоит. В нем живут Аза с Линой.
Я видела, когда проходила через свой двор, яркое солнце и белый, искрящийся снег. Красиво! Только осколки, которые уже четыре месяца жили в ноге, кололи изнутри, и идти было больно. На лестнице, ведущей вниз, было много пачек мыла в красной упаковке. Оно рассыпалось из огромной коробки! Я подняла одну пачку и спрятала в карман. Вдруг пригодится — руки мыть?
Еще пока мы шли через свой двор, я видела, как военные выносили голубые коробки, как оказалось — с хрусталем. Потом они открывали их, ругались матом и били хрусталь прямо во дворе, на глазах у всех… Только непонятно — зачем?
Потом нам велели спуститься в подвал, а разговаривать запретили. Болтунам пообещали гранату.
Мы сидели в подвале около трех часов. Беззвучно общались, едва шевеля губами. Все боялись, что бросят гранату. Взрослые говорили, что такие случаи бывали… Было тесно, сыро и очень душно. А Юрочка, у которого повредился рассудок, внук бабки Нины, шептал мне про НЛО. Что солдаты не настоящие, что вместо них прилетели убийцы-пришельцы с другой галактики. А он ждал «своих друзей, русских», но совсем не пришельцев…
Наконец нам велели выходить. Тетя Аза и тетя Лина вылезли на свет и сразу стали собирать красивое красное мыло. Объявили, что им его оставили на хранение какие-то соседи. Мне было стыдно, но свой единственный кусок я не отдала.
— Разрешите зайти в свою квартиру! Паспорт взять. Как же я без паспорта? — мама волновалась.
— Нельзя! Паспорт вам не нужен. Вещи не брать! Двери не запирать! Вперед! С сопровождающим.
Аза дала моей маме черное кожаное пальто.
— Ты мне хоть это спаси! — неожиданно попросила она.
Люди из двух домов шли цепочкой. Я увидела 11 человек. За углом, при выходе со двора, обстрел был сильнее. Шуршали и свистели мины. Недалеко разорвался снаряд… Полыхнуло прямо перед нами. Мы и военные шли вместе.
Свои били по своим. Солдат слева кричал матом в рацию. Но часть его речи я разобрала: «Эй вы, пермяки! Мы это! Мы уже здесь! По своим бьете!»
Мы шли первые: бабушка Стася, мама и я. Стася еле шла. Мы взяли ее в серединку и все держались друг за друга. Я сама еле двигалась от голода и усталости… Когда раздавался шуршащий визг мины, все падали. А потом опять шли…
Нас подвели к обрыву. Я взглянула вниз. Там липкая глина и снег. Юрочка трясся, крестил солдат и бормотал что-то типа:
— Кыш! Кыш! Улетайте отсюда!
Кто-то из военных пальнул короткой очередью из автомата, чуть повыше наших голов. Я испугалась и почувствовала, что падаю. У меня закружилась голова. Мама поддержала меня. А блуждающий осколок в правой ноге проснулся и резанул со страшной силой. Старая бабка Стася упала на колени и стала кричать:
— Что вы делаете? Мы свои, мы русские! Не стреляйте!
Мама стояла молча.
Солдаты засмеялись. Тот, что был круглый, как колобок, махнул рукой:
— Свободны! Катитесь вниз! А домой не смейте являться — у нас тут зачистка!
Мы его послушались. Действительно покатились вниз по глине и по снегу. Военный, тот, что ругался в рацию, крикнул вдогонку: «А насчет расстрела, это мы пошутили…»
Мы брели неизвестно куда, то и дело заскакивая в чужие гаражи от обстрела. Сопровождающий указал нам на дом без окон и дверей, но с крепкими кирпичными стенами. «Здесь пока пересидите. За нами другие части идут. У них — жестче…»
Скоро подтянулись наши жильцы-соседи. Дом, в который нас привели, был совершенно пуст. Только стояла в середине комнаты одна кровать с железной сеткой без матраса и одеял. Все по очереди сидели на ней остаток дня и всю ночь. А я села на пол и в очередь не пристраивалась.
Утром все отправились искать другой дом, целый, и чтоб в нем было на чем спать. Мы не ели. Ни вчера, ни сегодня. Зато нашли дом! Там есть двери! Есть оконные рамы. Даже кухонный стол! И… диван! Наши лица, наверное, осветились счастьем, и все перестали ворчать.
Быстро разбились на маленькие группы и отправились искать клеенку, чтобы закрыть ею оконные рамы. Так будет теплее. Наша охота была удачной. Мы принесли инструменты — гвозди и молоток. Решили не разделяться! В данный момент жить по 2-3 человека страшно! Лучше держаться всем вместе!
22 января 2000 года
Тетя Аза с тетей Линой принесли из соседних домов теплые одеяла и спали спокойно. Моя мама постеснялась ходить по чужим квартирам. И мы мучились, мерзли. Я заплакала утром, не выдержав двухдневной голодовки, и сказала маме: «Да с них пример брать надо! Люди ориентируются в обстановке, а мы…!» Она сказала: «Да, ладно…» — и безвольно махнула рукой.
Какие-то русские солдаты пожалели нас, дали две банки своей пайковой тушенки. Сказали: «Все, что вам нужно, ищите сами. Закрытых дверей в городе Грозном вроде нет!»
Все пошли искать, но ничего не нашли, кроме муки. К трем часам дня сварили суп с «галушками», наконец поели! К вечеру кто-то обнаружил немного риса в кулечке, а кто-то стакан макарон. Ура! Будет макаронно-рисовый суп. В него мы положим все, что у нас есть.
Наш дом, наверное, уже сгорел, и паспорт мамы тоже.
Вовка и Аза где-то купили для военных водку. Это еще зачем? Я так и не поняла. Вовкина жена тетя Оля, постоянно хихикает и шепчется с солдатами. Говорит, что старается ради еды. Командует всеми, кричит, а сама таскает в свою комнату чужой хрусталь и какие-то ковры. Наши комнаты разделяет кухня… Сегодня в дневное время мама нашла мешок, а в нем примерно ведро-полтора темной муки! Он лежал в яме у дома на углу улицы. Мама взялась нести мешок, а какая-то бабка-чеченка на нее «наехала» и громко заорала: «Мое! Отдай! Он лежал возле моего дома. Я старая! Я не ела три дня!» Маме стало стыдно и жаль бабку. Она отдала ей муку. Как орал на маму пьяный Вовка!!!
—Я не «собес»! Я вас кормить не буду! Кто ничего не принесет — еды не получит!
Мы молчали. Знали — виноваты.
Продолжаю.
Пока искала дрова, сочинила стихи. Вот они:
На снег, в Крещенье, 19-го:
«Из дома — вон! Не запирать!
С собою вещи — не вытаскивать!
И ног не смейте обувать…
Идите — вон! Вперед! Без паспорта!
Он вам не нужен! Вон! На снег!..»
Мы смотрим — перед нами в маске
Военный русский человек…
24 января 2000 года
Мы таскали воду. Я по половинке ведра. Снаряды из пушек теперь падают совсем недалеко. Пушки стоят на горе, рядом с пожарными колодцами, по дороге в мою школу N50.
Хорошо видно, как загорается и рушится дом. Грохот. Гарь.
Часто снаряды пролетают прямо над нами. Так военные развлекаются. Они стреляют чуть выше наших голов, пока мы набираем воду.
В чужих разбитых домах бывает вода, налитая в ведра, но она замерзла и не всегда можно оторвать ведро от пола. Где получается — забираем воду себе.
У нас печка. Стало чуть теплее. Лед в ведре тает. А снег топить очень трудно. И он всегда с копотью — черный… Спим мы, как и раньше, в пальто, но теперь не так мерзнем. Сегодня повезло — нашли соленые помидоры в баллонах. Носили в дом…
Едим мы один раз в сутки. Примерно в три часа дня. Но наши соседи нашли и принесли муку. Потому сегодня у каждого еще есть пышка. Хочешь — жуй все сразу, а хочешь — спрячь на вечер.
Я постоянно хочу есть. Болят ноги. Это все из-за осколков ракеты…
Некоторые русские солдаты пожалели нас — выселенных. Из своих пайков дали консервы, 1-2 банки. Это на всех!
— Нам и так дают половину положенного пайка,— признался один из военных.— Остальное начальство на сторону продает… Но вы возьмите. Смотреть на вас тяжело. Вы же голодные!
Все продукты Вовка и тетки Лина, Аза и Оля сразу сортируют. То, что качественней, прячут у себя, в другой комнате. Едят втихую, по ночам, и откладывают на потом, а бабушкам и мне с мамой не дают…
Я поняла наконец! Все дни наши сожители по дому просто мародерствуют.
Мама, если мы идем в «поход», не разрешает заходить в жилые комнаты. Чтоб соблазна не было что-нибудь взять. Когда заходим в чужой дом, то сразу направляемся на кухню и в подвал. Главное — еда! Еду брать не грех. Если у нас забирали еду, мы никогда не ругали этих людей…
Обязательно мы посещаем и ванную комнату. Там бывают аптечка, вода, мыло. Теперь мы стираем редко — экономим воду.
Нам сегодня крупно повезло — нашли лекарство, анальгин. Я выпила сразу две таблетки. Когда боль в моей ноге совсем прошла, мы пошли на соседнюю улицу, просить у жителей варежки для меня. Но никто не дал. Сказали:
— Ищите сами. Или у своих просите. Вон «хозяева» ваши хозяйничают,— они указали на военных.
— Конечно, поищем! — огрызнулась мама.
Надо было спросить на чеченском языке, тогда бы дали.
25 января 2000 года
Утром наши женщины пришли и рассказали, что двух девочек-сестер военные увели из дома от матери. По возрасту они школьницы. Их мать искала, у кого можно купить ящик водки, чтобы вернуть детей, иначе их ей не отдадут.
Аза и Оля принесли чужие красивые полотенца, пояснили: «Это вместо салфеток». И сразу забрали все в свою комнату.
Днем я увидела: в нашем дворе свежая могила. Взрослые объяснили: «Это сосед. Убило в доме рядом». Надо же! А я не заметила…
Ночью сильно стреляют, но никто не уходит в подвал под домом. Спим каждый на своем месте…
Моей маме было плохо с сердцем. Я давала ей валидол и капли. Она попросила закопать ее прямо в огороде, если она умрет. Но чтобы это сделала именно я, а не кто-нибудь еще из ближайшего окружения. Она объяснила, что даже после смерти ей будет противно принять от них помощь… А я ответила, что не смогу ее закопать, так как земля мерзлая. Вся в снегу.
— Тогда сожги,— предложила она…
26 января 2000 года
Ночь.
Обнаглели соседи из второй комнаты! Спят вповалку и там же курят и пьют. Это в такое время! В войну, когда жизнь на волоске! Дым идет к нам. Мы задыхаемся: дети и старики.
Сейчас получилось еще круче: нашу комнатную дверь закрыли, задвинули стульями. Сидим все шесть человек, как наказанные, взаперти. В туалет не выйти! А в кухне наши «девушки» пируют с русскими военными! Мирно беседуют и жуют. Наварили что-то вкусное. Запах! Обалдеть! Хотя продукты наверняка дали на всех. Мы — голодные. А они — пьют! В дырочку от замка нам хорошо видны баллоны с красным вином.
Русские военные услышали шорохи, спрашивают:
— Что, тут еще люди есть?
Тогда Вовкина жена и тетя Аза стали раздраженно повторять:
— Какие там люди?! Это у нас комната для калек. Мы их кормим!
Мама как услышала — расплакалась. Сказала:
— Мы отделимся. В продуктах и в дровах. А печь я сама себе с решеткой во дворе сделаю. Битых кирпичей много…
…Сегодня маме лучше. Она смогла встать. Сердце отпустило… Мы с ней нашли в чужом доме сухие носки и переобулись. Варежки опять не нашли.
В одном доме, на диване, увидели убитого мужчину. Немного крови на голове и стакан чая в руке, свободно лежащей на подлокотнике. Он был словно живой… Только в воздухе висел запах металла.
Почему от убитых пахнет металлом и пеплом? И детские вещи, лежащие рядом с ним, и кроватка малыша…
В этом доме мама не разрешила брать даже еду. Она суеверная. Говорит, что у мертвых ничего брать нельзя.
Позднее ночью я едва не погибла. Вышла около 23:00 часов во двор. Темно. Звезды. Мороз.
Я спрятала кусок пышки, чтоб покормить бездомную собаку. Из-за собаки, собственно говоря, я и вышла. Позвала ее и стала кормить… Неожиданно раздался выстрел. За ним второй! Рядом со мной по стене чиркнула пуля. Кто-то захохотал пьяным голосом. Стреляли в меня. Явно используя ночной прицел. Наверное, сквозь него мы кажемся снайперам призраками, которых интересно убивать.
Я дернулась, спряталась за угол. Присела на корточки. Простояла, как утенок, минут пять. Так же, на корточках, не поднимаясь, взобралась по лестнице домой! От боли в ногах я до крови искусала губы. Дома, при свете керосиновой лампы, мы с мамой рассмотрели пулевое отверстие в моем шарфе…
27 января 2000 года
…Прибежал дедушка Халид, чеченец, местный житель, с «нашей» по случаю улицы:
— Помогите! Горит дом моей дочери. Спасите вещи!
Не приподнялся никто. Выползли только я и мама. Дед показал на большой дом. Пожар был несильным, но тушить его все равно было нечем. Мы вытащили две подушки и большую синюю кастрюлю литров на 50. Какие-то старые пальто. Несколько ведер. Все это вместе с дедом занесли к нему во двор. Дом, в котором полыхал пожар, был почти пуст: видимо, основное имущество дочь с зятем успели вывезти. Старик пообещал отблагодарить, дать нам вермишели. Мы забыли предупредить его, что питаемся отдельно.
Халид не обманул. Он принес то, что обещал. Но явно пожадничал. Принес очень мало, в пакетике. А говорил — у него мешок! Нашу вермишель перехватила Аза. Она мгновенно спрятала ее в своей комнате. Мы с мамой остались с носом.
Я страшно разобиделась! Чтобы не показать свою боль и свое бессилие, я вышла на улицу. Слепило солнце. Болела раненая нога. Я не заметила, как заплакала. И в этот момент мне кто-то протянул плюшевую игрушку — зайца.
Я не запомнила лицо этого человека. Вернее, я его не увидела. Только глаза — они были синими. Когда отошла — оглянулась: это был русский военный. Он писал сухой, поломанной веткой на белом снегу:
«Нам пора домой!»
Игрушка маме понравилась. Она разрешила ее оставить.
Заяц желтый, красочный! Я лягу с ним спать.
28 января 2000 года
…Мама каждый день повторяет слова:
— Пора домой!
Это как ее заклинание. «Дорога назад широкая, без укрытий. Опасно! Идти надо большой группой, как уходили из своих домов»,— решают все.
Начались общие сборы. Дележ тех продуктов, что мы искали и носили вместе. Нам с мамой дали: ведро муки, лук, один баллон помидор и (ура!) десяток картошек. Дополнительно выделили две литровые баночки — варенье и аджика.
Под кроватями у наших соседей много разной еды. Домашних консервов. Но старым бабулям Стасе и Нине с больным внуком, отдали такую же маленькую порцию, что и нам.
Я стащила для своего дома много полезных вещей: спички, вату, лекарство валидол и книжку «Прекрасная второгодница», о школьниках.
….Вечер. Коптилка. Мы дома.
Сегодня мы совершили свой переход. Шли по глубокому снегу, по дороге, ведущей вверх. Впереди всех — бабушка Стася. Она несла свою долю «пайка» в какой-то сумке.
За Стасей шли мы. Мама починила поврежденную ручную коляску. Установила на нее деревянный ящик. В него поместились: ведро с мукой, две банки — одна с помидорами, другая с аджикой, лук и драгоценные картофелины.
…Наконец, когда стемнело, мы расчистили тропу к своей двери. Но самой двери не оказалось! У входа нас встретил наш расстрелянный холодильник. Его оторванная дверца лежала рядом. Мы вошли и увидели: простыни в крови. Моего маленького магнитофона и телевизора нет! Исчезли упакованные вещи: посуда, постельное белье. Нет даже моего нижнего белья — переодеться! Квартира накренилась окончательно. Коридор с кухней провалились в полуподвал… Дома остались два самых маленьких коврика. Документов и фотографий нет. Многих старинных вещей, привезенных от бабушки из города Ростова-на-Дону, тоже.
Есть голенища от моих новых сапог?! Низ кто-то отрезал. Переобулся и ушел. Мы увидели старые мужские ботинки, подтверждающие этот факт. (У меня большая нога — 40-й размер, а мы купили сапоги с расчетом «на носок»). Пропала икона, что хранилась между книг. Старинная. Ею венчали мамину прабабушку! Все загажено. И вещи, и подушки дивана. Мы так устали, что просто одели на себя то, что смогли найти. Снег летел в комнату через окно. Плевать! Мы дома!
30 января 2000 года
Мы спим без двери, прямо на полу. У входа ставим табурет, на него — выварку для белья, с дровами. Свою дверь нашли, но скручены петли. Необходимо их заменить…
Из садов, что за нашими окнами, периодически стреляют. Только что громыхнуло под окном! Короткая вспышка и порыв ветра. Я выглянула и быстро спряталась. Увидела — появилась яма на асфальте. Если смотреть снаружи, то между кухней и комнатой. Нас защитил простенок.
Русские солдаты расстреляли пушистого кота Лины, пустив ему пулю в лоб. Она плакала. А дворовую собачку Белочку, которую я спасала от обстрела в подъезде, пулей ранили в шею. Но не добили. Она промучилась три дня, а потом, задыхаясь, умерла. Моя мама взяла ее на руки и похоронила в кустах у дороги. Наши коты и кошки еще поздней осенью умерли от голода.
Холодно. Не пишется. Заканчивается еда…
***
Источник — https://www.inter-kavkaz.com/essays/Дневник-Жеребцовой-Полины-записи-школьницы-из-горящего-Грозного