Засада

Выдвигались ночью. Прибыли на место. Спешились и группой в 12 человек чухнули. По пути был привал и, прикол, — я уснул. Группа встала и ушла! Я проснулся от того, что Эргашев меня будил, толкая в плечо автоматом. Я вскочил и с ним спустился с холма, на котором был «крайний» привал. Замполит был старшим группы и ничего мне не сказал. Все молчали. Мне было стыдно — словно черт меня попутал. Как я не слышал, когда группа уходила? Они уже на маршруте обнаружили, что меня нет и… возвращаться не стали, а послали Эргашева. Благо, ушли недалеко…

Помню, как за два месяца до взрыва у меня началась какая-то чертовщина. То на минное поле залечу, сигналки посрываю. То под огонь своих попаду. То «носороги» вдруг слушаться перестали. Залеты на ровном месте пошли.

За неделю до подрыва у меня из затвора вылетел боек — во время стрельбы, на проческе в «зеленке»! Я заклепал его куском из «ручек» от «дыма». А дня за три до подрыва я, вообще, перестал попадать в цель: рожок сжег по банке из-под «Си-Си», но так и не попал! Потом пристреливал автомат, как дурень.

С таким трудом построенная «сержантская империя» сыпалась без причин и видимых оснований. Думаю, просто кто-то на небесах уже сменил тогда свое мнение о нашем будущем, и все, что я после этого делал, будущего просто не имело. Дорога к тому противопехотному итальянскому фугасу сейчас для меня выглядит, как хроника подбитого и пикирующего к земле бомбардировщика. Хорошо, что фотография не отражает хронику этой катастрофы.

Забвение — это память об унижениях. Поэтому засада эта запомнилась позорной дракой молодых на водопое, гостеприимством перепуганного кочевника и этой фотографией — мутной, как и воспоминания о том, как я заснул на привале…

…Весь день проторчали на какой-то шишке. Воду, как всегда, молодые выпили и кто-то из них, стащив рацию, дал сигнал бронегруппе. На броне, на связи, был кто-то из водителей. Молодой пожаловался на то, что умирает без воды. На броне не поняли и, не разобравшись, в сопровождении огромного облака пыли, примчались к нам на «выручку».

Засаду завалили, засветившись. Под «шишкой», на которой сидели, стояла палатка афганца — шатер из шкур. К нему броня и подъехала. Тут ещё мы спустились. Сказать, что «индеец» не удивился от нашего появления у себя под носом — это ничего не сказать!

Их было двое: пуштун и его женщина. Пуштун был похож на часы без стрелок: почти не отбрасывал тени и казался вечным, как пустыня. Женщина была с головы до ног закутана в куски заношенной ткани. Она вышла к нам навстречу с миской какого-то жидкого кисломолочного продукта. В их условиях это было роскошью — такое гостеприимство.

Кто-то из наших «хлопкоробов» отхлебнул из приличия. Мы пить не стали, а поплелись строем в затылок к колодцу, где нас уже ждали водители БТР и пулеметчики КПВТ из бронегруппы. Мы были потные, все в пыли и испытывали злость, замешанную на жажде и сожалении о том, что кто-то из нас сорвал засаду. По пути к колодцу идущий впереди боец упал, споткнувшись. Идущие сзади его падение восприняли как попытку нарушить строй и раньше других прийти к колодцу. Молодые, как стадо баранов, ломанулись к воде.

Только тупые могут воспринимать запах пота, как единство духа. Поэтому существует простое правило для молодых солдат: никогда не следует нарушать строя, пока кто-то другой поступает точно так. Мы били их прикладами и оттаскивали от кожаного ведра. Стрелять в воздух не пришлось, но прикладами молодым досталось. В армии, как и в жизни: те, у кого власть, бьют по самолюбию окружающих прикладами, но когда их собственное самолюбие уколют иголкой — без раздумий начинают настоящую войну…

На фото в центре — тот самый пуштун. Здоровый, жилистый, и… слишком чистый для пустыни!

Затылок на фоне ящика с патронами, с меткой на снимке — это я. Я как раз тушенку доставал из бокового люка — разогревать.

На броне сидит (с меткой над головой) пулеметчик КПВТ, Гера. Перед дембелем он порвал себе щеку: выравнивал патроны в только что забитой ленте к КПВТ и ударил нечаянно по головке патрона МДЗ. Латунную рубашку пули порвало на лоскуты, как шкурку очищенного банана — осколками, словно бритвой, располосовало Гере лицо. Считаю, что обошлось малой кровью.

На броне в панаме сидит Миша Шикунов, «замок» моего взвода. Дембель.

Слева от пуштуна стоит водитель моего БТР-235 Саша Шарлай. Это его БТР на фотографии.

За Шурой Шарлаем слева стоит Коля Головко, пулеметчик КПВТ.

Крайним слева стоит снайпер-туркмен Мухаммедов. Хороший парень. Стрелял хорошо. Всегда был спокоен. Худой и длинный, как его эсвэдэшка.

Под Мухамедом сидит Эргашев. Нормальный парень. «Хлопкороб», который всегда был на своем месте.

Человек в бронике справа от пуштуна — замполит роты Медведев Николай.

Под замполитом сидит Зулпукар Ахмедов.

Крайним справа стоит в черном танковом комбезе водитель другого БТР (его БТР видно за его спиной) Сергей Новицкий. Мы все его звали «Янек»…

…Жизнь для многих из нас оказалась похожей на тот поход «молодых» к колодцу. Для тех, кто шел медленным шагом, жизнь показалась слишком быстрой: боясь не успеть, они раньше других вышли из строя. Для тех, кто легко шел по жизни, жизнь показалось слишком медленной: их выкинуло на обочину, на одном из жизненных зигзагов. К жизни не прилагается гарантия…

…Миша Шикунов благополучно дембельнулся. Через пару месяцев после его дембеля в штаб бригады пришел серьезный запрос из прокуратуры: Мишу «закрыли» на родине за что-то очень серьезное.

Сергей Иванович Новицкий (Янек) умер через десять лет, 07.10.1992 года. Ему было 29 лет. Он похоронен под Волгоградом.

Парень, что сидит на фотографии с РПК под пуштуном, погиб 22.04.83, попав с ротой в засаду на клеверном поле под Сенжераем.

Саша Шарлай живет и работает «завгаром» под Волгоградом. Однажды, сломав руку, он не эвакуировался из засады и привел свой БТР в бригаду сам.

Замполит роты Николай Медведев работает юристом в Волгограде. Я так и не научился, как это умел он отжиматься на брусьях, вывернув локти наружу.

Зулпукар Ахмедов был ранен в шею 22.04.83 на клеверном поле под Сенжераем. Это он научил меня многим приемам с нунчаками. Зулпукар дембельнулся, построил дом, семья, работает. Живет в Дагестане.

Коля Головко работает зооветеринарном. Семья. Дом. Все нормально.

Мы должны сохранить многие звенья, соединяющие нас с прошлым. Но мы должны также вырваться из плена традиций повсюду, где они мешают нашему продвижению вперед. Я рад тому, что многим из нас хватило мозгов понять, что «держать строй» через двадцать лет после войны — значит, молча позволять людям с пустыми руками манипулировать нами, рассчитываясь словами о «интернациональном долге». Мы, конечно, не ангелы, сотканные из одного света, но и не скоты, которых следует гнать в стойло. Дела ценнее слов. Эмоционально мы правы — пусть другие бояться наших ударов прикладами…