Засада

«Духовский» караван ждали, как обычно, с юга – из Пакистана.

Район попался новый. До сегодняшней ночи в нём никто не работал. Ротный разделил отряд на две группы. Одна села чуть севернее, ей и главная задача. Вторая южнее ей – вспомогательная. Южная группа караван на северную пропускает. Та его бьёт. Для южной – что останется.

Северной группой ротный Олега командовать назначил. Был Олег постарше других в роте, кроме ротного, конечно, и званием капитан. Остальные-то взводные ещё лейтенантами ходили. Войны настоящей нахлебаться уже успели, а чинов больших пока что не выслужили. А Олег, хоть и не воевал ещё почти, в роту приехал без году неделя, однако взводом в Союзе командовал, когда лейтенанты ещё только в училище поступали.

Обидна лейтенантам такая расстановка? Конечно, обидна! Молодым всегда обидно, когда их зажимают. Они-то ведь свой первый в жизни взвод прямо на войне приняли. С пылу, с жару. И дела не завалили, и людей понапрасну не угробили, а поди ж ты! Капитан только-только из Союза приехал, а главная задача уже ему. Хоть бы по мелочи какой «результат» успел взять! Так ведь нет – пустой пока! Но ротный решил так и баста!.. Против ротного не попрешь, в бараний рог скрутит. Впрочем, на Олега особо не обижались. К лейтенантским заслугам он относился уважительно. Разницу в звании в нос не совал. Понимал, значит, что Афган – не Союз. Тут на хромой козе далеко не уедешь! Лейтенанты себя проявили, в родном батальоне давно в авторитете. А у него пока пусто…

Маликов с Олегом даже подружиться успел, несмотря на разницу в возрасте. То, что не ему ротный сегодня основную задачу отдал, воспринял спокойно. У него и «результатов» достаточно, и орден уже есть, и на второй послали. Так что, у него не убудет. А Олегу – надо. Не век же ему чужие хвосты подчищать! Пора и свой авторитет зарабатывать. Уйдёт ротный, роту Олегу. Это Маликов понимал правильно: всё ж лучше Олегу, чем неизвестно кого ещё из Союза пришлют! На то, что роту отдадут ему, Маликову, он и не рассчитывал, разве только в самой-самой глубине души. Может, комбат и был бы не против, да штаб бригады не утвердит. Молод, мол, ещё, соплив – по штабным понятиям. Год, как из училища и на роту больно жирно! А может, это и правильно. Не одной же войной рота живет. Кое в чём надо ещё и опыта поднабраться.

Маликовская группа караван на oлеговскую пропускает. Лежит тихонечко. Не шевелится. Не дай бог, заметят. Прошёл дозор, прошли машины. Олег их встретит. Так ротный решил. Что у Олега не уместится или уйдёт кто – то маликовский хлеб. Будет только одна машина – Олег с медалью. Будет много – все с орденами.

Ротный у групп за спиной на вершине сидит – прикрывает. У него и связь со всеми на свете налажена, и усиление всё в его распоряжении. Коли что не так получится, к нему отходим. Гребём, аж уши к спине! За спасением. Под прикрытие. Опять же, взаимодействие организовать – это ротного хлеб.

Чего ты видишь в мире, если, как пёс голодный, у дороги лежишь? Сто метров вправо, сто метров влево? Это – не обзор! Ерунда это на постном масле. Тебе ближайшая опасность всю перспективу заслоняет! О дальнейшем думать не даёт. А ротный с вершинки вас обоих видит и что слева от вас, и что справа. И что между вами творится, тоже видит. Ему общий план ясен, а потому он и подскажет, если что. И решение примет, что тебе делать. Он в твоей шкуре сто раз был, знает, что к чему. Что ты можешь, знает и, чего не сумеешь, тоже знает. Поэтому его слово закон! Не по уставу. По логике вещей…

Ротному из пулемёта строчить, удаль показывать, никак нельзя. Когда в прицел смотришь – общий план теряешь. Значит, не ротным ты работаешь, а пулемётчиком. Кому ты нужен, такой командир?! Из пулемёта палить и без тебя найдётся кому. Пулемётчиков много – ротный один. Ротного дело бой организовать. Да без потерь чтобы! Так организовать, чтобы его ещё до первого выстрела выиграть! Чтобы противнику даже шанса не оставить! Тогда ты Ротный… Но это от бога, да от опыта даётся. Да, не забыть бы, что у духов тоже командиры от бога встречаются. Хотя, и от ихнего. Об этом помнить всегда надо. Иначе труба.

Маликов как мог расставил людей. Задача вспомогательная – то ли придётся воевать, то ли нет. Ротный поэтому его обобрал до нитки. Остался Маликов в собственной группе двенадцатым. Негусто с людьми, однако… У Олега, вон, все двадцать два! Да ещё расчёт приданный со станковым гранатомётом – этих трое. Да радиста два. Можно воевать!

А тут, пара пулемётчиков с помощниками, да шесть автоматчиков, сам седьмой. Ещё и радист только один. Не группа, слёзы! Задача вспомогательная. Ротный сказал – и этим обойдёшься. Спасибо, два пулемёта оставил. Хоть фланги прикрыть можно. А то не ровен час! В то, что будет «война», Маликов особо не верил – зима! Перевалы снегом занесены. Снег-то получше любых засад дороги закрывает. А если и прорвётся кто, так одна-две «Тойоты», не больше. Для Маликова это мимо. Он их пропустить должен. С севера Олег сидит – это его добыча. Так ротный определил. Трогать не моги! Ротный в порошок сотрёт!

Да не больно и надо! Отсидим в снегу двое суток согласно боевому приказу и к печке! Какой дурак придумал зимой воевать?! Дурь одна это – а не война! Из двенадцати человек шестеро «дохают», как чахоточные! Тоже мне, засада! Но изготовился Маликов всерьёз, вдруг что! Район-то новый, необъезженный. «Духи», небось, с самого начала войны ещё не битые! Ротный эту дорогу с воздуха только сегодня нашёл. На карте она и не обозначена даже. Но следы свежие есть. Значит, катаются. Ладно, посмотрим!

Солдаты, укрывшись за придорожными кустами, привычно ждали. Время текло неторопливо. Маликов, завалившись на спину, мечтательно думал о своём, изредка поглядывая на дорогу в ночной бинокль. Тихо… Как и войны нет! Дело к Новому году, а в отпуске до сих пор он ещё не был.

По графику отпуск выпал на сентябрь. График, конечно, дело нужное, но кто ж в него на деле смотрит? Уже декабрь в полный рост, а всё что-нибудь мешает! То ротный «по семейным» домой, уехал, то четвёртого взвода взводный желтухой заболел. В ноябре совсем было собрался, так нет же! Чуть не из вертолёта вынули! Володька, на чьё место Олег потом и приехал, подорвался – вот и изволь! Единственным взводным в роте на целый месяц остался. Кто отпустит? А там Олег ещё не обтёрся, а там пятое-десятое… Так и довоевал до декабря, хорошо – не убили пока. Как с лета, после ранения, впрягся, так, почитай, и не рассупонивался ещё! Что это за жизнь? Но, всё! До первого января отпуск законный отдай – не греши! Остальное – это ротного с комбатом сложности. С нас и наших хватает. Ротный мужик хороший, но уж больно любит возить на том, кто везёт. Всё, пора эту бодягу заканчивать! До Нового года положено – отдай! Сорок пять суток, да на дорогу трое. От Ташкента самолётом. За счёт казны, естественно. Не выгодно государству, чтоб каждый взводный по десять суток на поезд тратил. Кто воевать будет, пока он в вагоне-ресторане туда-обратно катается? А? Так что, уж лучше казне на авиабилет разориться. Зато вернётся лейтенант побыстрей.

…Сорок пять дней! И ночей столько же! Целая жизнь, если по местным меркам считать. Москва предновогодняя! Базары ёлочные свежей хвоей пахнут. На улицах шампанское продают с лотков. Люди, аж светятся все! В метро девчонки незнакомые, от которых с отвычки голову кружит, тебе улыбаются. Все праздника ждут, радуются! Мать пирогов напечёт. Водки холодной, из морозильника, – такой, чтоб рюмка запотела, и капусткой квашеной закусить! Эх! Сорок пять дней! Положено – не греши, отдай!

– Сайфутдинов! – негромко окликнул Маликов своего сержанта, лежащего неподалёку. А ну, смотайся, проверь, не спит кто?

Сержант приподнялся с места и пошёл проверять. Рядом остался только радист. Маликов толкнул его в бок.

– Не спишь, связь?

Радист заворошился под плащ-палаткой и высунул голову в наушниках.

– Не спишь, спрашиваю?

– Не-а, – простодушно ответил радист. Разве заснёшь на таком морозильнике? Зуб на зуб не попадает! В гробу я видел такие страны с жарким климатом!

– А-а, – протянул Маликов, – я-то думаю, что за лязг такой! Думал, танки идут! А это ты челюстью гремишь, оказывается. Ну-ка, уймись, а то всех «духов» распугаешь!

–«Духи», небось, по кишлакам сидят, чай пьют. Что они, дурные по такой холодине бегать?! Это мы только торчим тут как дураки! Делать нам нечего!

– Ты чего это, братец, разговорился? – недовольно спросил Маликов. Не то, чтобы радист говорил крамолу, лейтенант и сам так думал, но для пользы дела, замечание сделать было необходимо. Для поддержания дисциплины и воинского духа, чтоб он пропал!

– Я не разговорился, товарищ лейтенант, это я на жизнь жалуюсь, – резонно ответил радист. – Поступил бы в институт, не валялся бы тут, как дурак! Сидел бы сейчас в тёплом сортире и в ус не дул… Чем не жизнь?

– Меньше думай, – посоветовал ему Маликов, – дольше проживёшь! А то совсем скиснешь. Убьют, к чёрту!

– Ладно, товарищ лейтенант, мы своё дело знаем!

Радист сегодня попался толковый, Маликов его знал. Только рассуждал он всегда много, такой характер. Но за толковость его прощали, делал бы дело. Радист снова спрятал голову под плащ-палатку. Тишина кругом стояла кладбищенская. Только редко-редко слышался тихий шорох камней, осыпающихся из-под ног крадущегося Сайфутдинова. Маликов посмотрел на небо. Далеко среди звёзд подмигивали бортовые огни какого-то пассажирского лайнера. Наши-то штурмовики огней не зажигают. Живут же люди, завистливо подумал лейтенант. Комфорт, уют, стюардесса кофе с коньяком разносит. Ноги, небось, от подбородка и юбка короче некуда! Летят себе в свой Дели, а ты тут лежи засаживай! И не боятся же над войной летать. С бортовыми огнями идут! Впрочем, чего бояться? Наши истребители не собьют, и своих дел хватает, а у духов средств таких нет, чтоб на такую высоту достать. Летай себе, на стюардессу поглядывай, на то место, где у неё юбка заканчивается! Пролетающий с обидным равнодушием к земным заботам лайнер вконец испортил настроение. Маликов выругался про себя и, чувствуя, что тело совсем окоченело, осторожно перевернулся на живот и начал отжиматься, согреваясь. Время текло по капле в час. Вернувшийся Сайфутдинов доложил, что всё в порядке, никто не спит. Не до сна сейчас, не замерзнуть бы.

Под плащ-палаткой забубнило. Радист быстро высунул голову наружу и протянул Маликову наушники.

– Машина, – коротко сказал он. Маликов схватил наушники. Сайфутдинов вмиг подобрался, как гончий пес, унюхав зайца.

– Откуда? – спросил Маликов ротного.

– В направлении, обратном от ожидаемого, – ответил ротный больше по привычке к перестраховке, чем опасаясь подслушивания, выражаясь таким образом, чтобы, кроме его собственных взводных, его никто не понял, даже если и услышит. –«Искра» пропустит на тебя. Как понял? Приём!

– Понял тебя, – возбуждённо ответил лейтенант. Значит, караван валит не вглубь страны, а, наоборот, к границе! Обмишурились! Не учли, что зимой духи чаще отходят в лагеря переподготовки, чем прутся через все перевалы под Кабул! Получается, что основная группа не у дел! Всё валится на куцую маликовскую группу! Ой-ля-ля! Хоть бы огнемёт был! Все ведь Олегу отдали! Может, все-таки одиночная?

– Что делать? Бить или пропускать? Приём!

– Погоди! «Искра» наблюдает, что дальше! Без команды не трогать!

Ротный сам ещё не решил, что делать с этой шальной машиной. Если она дозор, то не трогать! Угробишь дозор, караван не пойдет. Что они, идиоты что ли? А если она одиночная, шальная? Пропустишь, а сзади и нет никого! Вот будет кино! Что тогда? Маликов ждал команды. Ротный тянул. Опытный Сайфутдинов мигом сообразил, в чём вопрос, и теперь напряженно заглядывал лейтенанту в глаза, словно пытаясь предугадать, какую команду тот получит от ротного. Из-за соседней сопки послышался отдаленный рокот мотора и над пологой вершинкой, закрывающей справа дорогу, встало зарево фар.

– ЗиЛ сто тридцатый, – сказал ротный, – в кузове трое…

Прошли Олега, понял Маликов. Олег сообщает подробности, ротный ориентирует. Так что? Бить?.. Что ж ты молчишь, как рыба об лёд?!

Ротный тянул. Машина была совсем рядом, вот-вот появится из-за поворота. Тридцать секунд на размышление…, двадцать… Ротный всё тянет, чёрт его дери! Маликов поднял вверх руку. Привыкшие к темноте солдаты щёлкнули предохранителями затворов. Ну, ротный! Чего жилы тянешь?! Вдарим раз и утром домой! Всё равно больше никто не поедет! Ну!.. Машина показалась из-за бугра и начала поворот. Ещё чуть-чуть и будет поздно!.. Ну!!!

– Пропускай!!! – ротный орал так, будто видел со своей вершины поднятую руку Маликова и пытался докричаться до него, забыв про радиостанцию. Ему хорошо! На его высоте и поорать можно! А тут попробуй, подай команду, когда до машины метров двадцать осталось! Маликов описал поднятой рукой круг и плавно опустил её на землю. Не дай Бог, кто не увидит сигнала! Уф, вроде все носами в кусты ткнулись. Только бы не заметили! Фары прямо на место засады. Как прожектором высвечивают!.. Всё! Отвернули, проехали мимо! Уф!.. Маликов почувствовал, как от головы к ногам прокатилась по телу горячая волна. Проехали!.. Сайфутдинов дышал как загнанный конь. Он, кажется, вообще забыл, что нужно хоть изредка дышать, пока машина не прошла мимо. Теперь отдувался во всю силу легких.

– Караван, – сказал ротный. – «Искра» огни сзади видит! Как понял? Приём!

– Понял!

«Конечно, видит! А то дал бы ты команду пропускать! Как же, как же! Плавали знаем». Ротный помолчал и уточнил:

– Мотоцикл, за ним что-то вроде нашего санитарного УАЗика. Фургон. Мотоциклист один. Скорость тридцать.

– Дистанция между ними? – быстро спросил лейтенант.

– Метров сто пятьдесят. Смотри! И то, и другое сбивать надо!

– Знаю! – буркнул Маликов. Мотоцикл пропускать никак нельзя. Всё равно заметит, что сзади стреляют. Или за помощью ломанётся, или за камни ляжет и во фланг огонь откроет. Возюкайся с ним потом! Но сбить надо так, чтобы из «санитарки» не заметили! Иначе повыскакивать успеют! В цепь рассыпятся, залягут, оборону займут. Поди, выковыряй! Мотоцикл поворот быстрей, чем «санитарка», пройдёт значит, ещё метров тридцать форы.

– Что сзади?

– Чисто, – сказал ротный. – Упустишь «санитарку» шкуру спущу!

– Знаю, – снова буркнул Маликов. – Внимание! Никому не стрелять! Сайфутдинов! Работаем вдвоём. Сперва я, потом ты! Понял?

– Понял!

– В грудь бери! И смотри, чтоб не ослепил!

– Понял!

Сайфутдинов встал на одно колено, снял автомат с предохранителя и приложился. Заворочался, устраиваясь поудобней, и опять приложился. Маликов отдал наушники радисту и тоже изготовился стрельбе.

Мотоциклист огибал бугор. Свет его фары прыгал на кочках как припадочный, клочками выхватывая из темноты противоположную сторону дороги. У Маликова внутри всё сжалось. Чтобы, не дай бог, не дрогнула рука, он покрепче упёр левый локоть в колено. Нормально! Ствол автомата с толстым набалдашником глушителя на конце замер в руках, уставившись в точку, куда через несколько секунд должна была прийти цель. Луч фары, описывая широкий круг, скользит всё ближе. Еще чуть-чуть. Когда совсем к нам развернётся! Но не так, чтоб ослепил… Две секунды… одна… Ну! Маликов затаил дыхание и нажал спуск, целясь чуть выше слепящей глаза фары. Мотоциклист вскрикнул полным ужаса голосом и завалился на правый бок. Луч света прыгнул в сторону. Рядом, вдогонку падающему мотоциклу, глухо чавкнул автомат Сайфутдинова. И сразу ещё раз. По фаре. Чтоб не отсвечивала. Железный звон на дороге и темнота. Отлично, Сайфутдинов!

Может, и успел увидеть мотоциклист две сгорбленные коленопреклонённые фигуры прямо перед собой. Может, и успел сообразить, что они означают. Да поздно! Руки рулём заняты. Ни в сторону броситься, ни мотоциклом прикрыться. Только и осталось, что вскрикнуть отчаянно от ужаса и обиды, а с концов стволов, в самую душу направленных, уже срываются маленькие хищные язычки. В грудь, как тараном чугунным. И земля в лицо прыгнула! Ах! Не земля это, а противень раскалённый, на котором лепёшки пекут. Почему так жарко?! Разве снег бывает горячий?! До нутра обжигает! До самой глубины! Так горячо, что дыхание спёрло – ни вздохнуть, ни крикнуть… Хотел приподняться, чтоб напоследок хоть краешек неба увидеть, хоть одну-единственную звёздочку на нём, но какая-то неизведанная, всеобъемлющая боль захлестнула всего, поднялась до самого затылка и, заполнив всё вокруг, взорвалась огнём, разметав всё существо по бесконечной Вселенной…

…А мотоцикл, прокатившись чуть-чуть, рухнет на бок, как смертельно раненый конь, потерявший седока, завалится, подогнув подломившиеся ноги, и одинокая фара, как налитый кровью лошадиный глаз, с печальным укором взглянет на стрелявших, пока не добьют её точным одиночным выстрелом. Чтоб некому было предупредить: здесь засада!

А сзади уже УАЗик напирает. Дорогих, близких людей полный. Не знают они, что случилось. Что их через мгновенье ждет. Не смог ты их предупредить! Даже смертью своей предупредить их тебе не дали! Убит ты! Наповал убит… Осталось только смотреть, как расправляются с твоими друзьями, из глубины звёздного неба смотреть. От отчаяния и беспомощности молчаливым криком крича. А машина уже поворот закончила и вот-вот что-то тёмное, на дороге так неаккуратно разметавшееся, осветит. Да, это же тело твоё! То, чем ты при жизни был! И мотоцикл вон рядом валяется! Может, успеют заметить?!

– Порядок! – облегчённо выдохнул Маликов. – Внимание! Огонь открывать, как только свет фар осветит труп мотоциклиста! Ни секундой позже! Я и Сайфутдинов по кабине, остальные по кузову! Приготовились!

«Санитарка» широко и размашисто освещала противоположный склон. Водитель нахально включил дальний свет. Ослепительные горизонтальные колонны прорубали темноту, высвечивая камни и кустарник. Прошли поворот и выходят на прямую. Где же этот чёртов мотоциклист?! Водитель доворачивает влево, объезжая какую-то рытвину. Вот-вот осветит засаду! Вот он!! «Красный!» – отметил про себя Маликов, краем глаза отметив ярко вспыхнувший никелированный бок опрокинувшегося мотоцикла и нажимая спуск. Ветровое стекло лопнуло с сухим треском. Лейтенант каким-то шестым чувством ощутил, что попал! Первая же пуля, развалив стекло длинными глубокими трещинами, впилась в грудь шофера. «Санитарка» беспорядочно вильнула и потеряла ход. Видимо, нога убитого соскочила с педали газа. Машина ещё катилась, когда Маликов уже довернул ствол влево и дважды быстро выстрелил по месту рядом с шофёром, доставая второго. Успел выпрыгнуть или нет?! Если успел – беда! Спрячется за кузовом, без пулемёта не достанешь! А то и без гранаты! Грохоту! Вдруг ещё кто по дороге сунется! Спугнёшь грохотом!..

В треске прошиваемых пулями бортов крики… Звук какой-то посторонний! Никак, кто дверь открыть сумел?! На звук этот быстро! И ещё раз! И ещё, для верности… Группа старается. Только звон затворов перезаряжающихся в ночи стоит… Кто-то и магазин уже израсходовал. Отстрелянный по камням катится, уронил, раззява! Не забыть бы проверить, чтоб подобрали… Если на каждой засаде по магазину терять, не напасешься!

Пулемётчик стволом немым водит, губы кусает. Ой, как хочется ему вместе со всеми пострелять, лепту свою внести. Ой, как хочется! Да нельзя… Только дернись со своей грохоталкой. Враз без зубов останешься! Лейтенант в бою злой! На разговоры лишнее время не теряет. Ясно же сказано: патрон в патроннике, пулемёт на предохранителе! Чтоб, не дай Бог, случайно спуск не нажать. В горячке, в запале… Выстрелишь, как пить дать, лейтенант по зубам прикладом приложится! Да и сержант в стороне не останется! Ясно сказано: ждать дополнительных команд! Вот если кому сбежать удастся, или наоборот, кто энтузиазм проявлять начнёт, сопротивляться вздумает, тогда, пулемётчик, тебе зелёный свет! Долби его, гада! А без команды и думать не моги! Прибьёт лейтенант! Лежит пулемётчик, стволом влево-вправо водит, губы кусает, часа своего ждёт…

– Прекратить огонь! – в полный голос уже, чего теперь стесняться?! Как отрезало.

Группа в бою команды точно выполняет. Понимает, что так надо. Что от точности этой жизнь зависит. И успех тоже. Тишина кругом. Звёзды над головой голубым сияют. Как и не было ничего. Звёздам всё равно, они и не такое видели. Над дорогой красотища вселенская! Земля куполом переливающимся укрыта. Взглянешь ахнешь! От красоты такой сердце защемит в восторге…

На дороге машина разбитая, а вокруг трупы валяются… Тихо… Шина простреленная посвистывает, воздух выпускает… Дорога грунтовая, пылью замерзшей покрытая, в ночи белая. «Санитарка» тёмная. И тела на дороге тёмные, почти чёрные. Чёрное на белом отлично видно. Что-то «таслим» никто не кричит. Никак, всех угробили?! Это не здорово! Район новый. Отсюда пленного притащить милое дело. Нынче приказ Главкома вышел: за ценного пленного – орден. Положено орден – отдай!

Ну, что? Пора? Или ещё подождать? Не прогадать бы… Протянешь с досмотровой группой «недобитки» совсем очухаются. Не дотянешь – опять же под шальную очередь досмотровую группу поставишь. А до утра ждать, так совсем нельзя: вдруг ещё кто по этой дороге покататься решит. Или духи «результат» твой кровный отбивать вздумают! Район-то новый, незнакомый совсем! За твои ошибки досмотровая группа кровью расплатится. Тут без серьёзного расчёта никуда!

…Едешь себе, едешь. Час едешь, два едешь. Двигатель урчит, в салоне теплом веет, за окном тьма египетская. Спать охота мочи нет! И так себя взбодришь, и этак, всё же, глядь, а голова уже на грудь свесилась, автомат по полу покатился. Сосед твой тоже голову уронил, во сне посапывает. Откуда знать вам, что ещё с утра вы на свете этом не жильцы? Откуда же знать, что как только ротный на рассвете из вертолёта следы на дороге этой заметил, так жизнь ваша, считай, уже оборвалась? Отжили вы своё, откатались…

Ты автомат свой чистил, вещички собирал, а ротный за двести вёрст от тебя уже из «вертушки» со своими соображениями на землю вылез и к комбату на доклад пошёл…

Ты с женой прощался, детишек обнимал – а ротный уже комбату свои предложения доложил и обосновал…

Жена радовалась – завтра в Пакистане будешь, от войны проклятой подальше, а комбат уже решение утвердил и боевой приказ отдал…

Ты думал до весны, как человек, в лагере учебном пожить – а старшина отряду уже боеприпасы выдал и куртки тёплые…

Ты в машину садился, весь кишлак провожать вас высыпал, а отряд уже в вертолёты погрузился и к месту, что ротный с утра для засады выбрал, вылетел…

Теперь, не то что до весны, до завтрашнего рассвета тебе не дожить…

А всё потому, что ротный с утра, для засады место выбирая, махнул лётчикам на юг: давай, мужики! Лётчикам всё равно: что на юг, что на север. При облёте «зоны ответственности» ротный музыку заказывает. Пилотам маршрут без разницы. Им боевой вылет записан уже и налёт часов пошёл. Налетал положенное – в профилакторий. Нервы лечить, чтоб потом в полёте срыва не случилось. А не то дрогнет рука – и об скалы! Летать-то на предельно малой приходится. По самому по дну ущелий. Только-только винту между склонами вместиться. Не подрассчитал чуток, винтом или колёсами зацепился – и в аут… А выше не поднимешься! Влепят ракету под хвост, поминай как звали. Казне дешевле пилота пятнадцать суток в санатории кормить, чем нового обучать, да и вертолёт не копейки ведь стоит! Налетал положенное – и на две недели к морю. Положено пилотам…

Спецназу – нет. У спецназа нервы крепкие, ему профилакторий без надобности. Так вот, считается. Отпуск – полтора месяца получи раз в два года, если офицер или прапорщик. Следующий по замене получишь, если доживёшь, естественно. А если солдат, то извини, парень, подвинься. Распишись за свои пятнадцать рублей в месяц и будь здоров! Хватит с тебя…

А ты почем, когда жену обнимал утром, такие тонкости знал? Ты о засаде думал? Ни черта ты о ней не думал! На то, что район русским неизвестен, надеялся. На авось понадеялся, значит. Потому и дремлешь, убаюканный теплом и дорогой, а группа на снегу у дороги лежит, от холода зубами лязгает.

Холодно спецназу, неуютно. Дрожь до костей пробирает, курить хочется. А нельзя. Ни курить нельзя, ни костра развести, ни в слона поиграть согреться… Ничего ему сейчас нельзя, в засаде. А всё для того, чтобы ты его раньше времени не обнаружил, не приготовился, обратно не развернулся. Спецназу до замены дожить надо! А чтоб дожить, он сегодня тебя убить должен. И никак вам на этом повороте, что бугор огибает, не разойтись миром. Это война, старик…

Не ты её придумал, но и не он. Тот, кто её придумал, в снегу как пёс бездомный не лежит и боевые вылеты ему не пишутся. Он и замены-то не ждёт. Она ему, замена, как нож вострый. Так всегда на войне было. Так и сегодня будет…

Лежит спецназ у дороги, мёрзнет, жизнь свою собачью проклинает, когда ж это кончится, мать вашу! Hо автомат у него уже с предохранителя снят. А ты размяк в тепле, оружие уронил, дозорам своим доверился. А дозоров-то уже и нет! Кончились твои дозоры, теперь твоя очередь настала. Ты и первый выстрел, когда началось уже всё, и то проспал! Протёр глаза, а вокруг ад кромешный! Стекла сыпятся, пули вокруг воют, людей рвут… Рядом сосед твой так и не проснулся. Завалился на тебя, как и спал, только мокрое по тебе что-то растекается. Ужас тебя заполняет. Ты криком кричишь, автомат ищешь! А где он, автомат твой?! Уронил ты его, поди найди теперь! Рядом тоже кто-то кричит. Только по-другому. От боли. Живот ему распороло… А пули всё хлещут, всё хлещут! Вывалился ты из машины, себя не помня, за колесо кинулся. А тут вдруг тишина… Звёзды голубым переливаются, к себе манят. Шина простреленная рядом свистит воздух выпускает. Выглянул из-за колеса: гора тёмная, ни огонька, ни движения. Ни шороха. Как и не было ничего…

И от этой тишины ещё страшней! Заорать хочется, в полный голос заорать, но страх горло сдавил, вздохнуть не даёт. И надежда жилочкой в виске бьётся. Может, закончилось?! Может, выползу?! Звёзды голубым переливаются, и так жить хочется! Оглянулся ты, вроде темень кругом, может, не заметят в темноте-то! Жить тебе хочется, разум тебе это желание застилает! Не понимаешь ты, что тишина эта – обман. Просто лейтенант русский тебе время даёт. Не по доброте душевной, а чтобы ты от тишины этой с ума сошёл. Чтобы движеньем лёгким себя обозначил. Чтобы, не пулемётом грохотать, тебя из-за колеса выковыривая, а чтоб убить тебя тихонечко, как только ты из-за колеса выползешь. Не знаешь ты этого, тишине да темноте веришь…

А у спецназа прицелы ночные, электронно-оптические, с усилением. Чудо техники, а не прицелы. Каждый такой «Жигуля» стоит. Спецназу темнота не помеха. Спецназ тебя в такой прицел, как в телевизоре видит. Ты только темноте да тишине поверивши, из своего укрытия шаг сделаешь, как лейтенант скомандует негромко: «Сайфутдинов!», или, к примеру, «Иванов!» А у Сайфутдинова, или, к примеру, у Иванова, маленький такой треугольничек в середине прицела светится. Аккуратный такой и цвета приятного зелёного: чтоб глаз не резал, не утомлял. Пристроит спецназовец этот угольничек как раз у тебя между лопаток, дыхание затаит, как в учебке учили, и тихонечко, чтоб не сорвать, потянет мягко пальцем указательным за спусковой крючок. Щёлкнет ударник по капсулю, и пойдет пуля в нарезку ствола врезаться, последние мгновения твоей жизни отсчитывать. Глушитель звук спрячет, чтобы не слышал никто выстрела, из тех, кому не положено. А лейтенант похлопает стрелявшего по плечу и похвалит скупо: «Молодец! Грамотно!»

Ни лейтенант, ни Сайфутдинов, ни Иванов, к примеру, зла к тебе лично не имеют. За что зло иметь-то, коли до сегодняшнего вечера они и в глаза тебя не видели, да и настроение у них отличное: сделано дело, причём, как задумали, и потерь в группе нет. Чего печалиться?! Война… Ты что ли иначе бы поступил, если б наоборот вышло? Так-то… Не ты это придумал, но и не они. И даже тот, кто, тебе на погибель, за этот прицельчик премию государственную получил, не он это придумал.

– Тьфу, черт! – в сердцах выругался Сайфутдинов. – Опять сетка пропала, будь она неладна!

– Прогревать прицел надо на морозе! А не включать перед самым выстрелом! Сколько раз повторять? Ты сожги мне его ещё!

– А чего я сделаю?! Пока фары горят, включать нельзя. Сами говорили, засветишь! Когда включать-то?!

– Заткнись! – оборвал сержанта лейтенант. – Вернёмся, я тебе зачёт по правилам эксплуатации устрою! Готовь досмотровую группу!

У машины никто не шевелился. Маликов подождал ещё минуту и скомандовал:

– Пошли!

Досмотровая группа сбросила с себя ватные куртки и, поёживаясь от холода, двинулась к дороге. Досмотр дело серьезное. И реакция нужна боксёрская. Прощёлкаешь момент – схлопочешь пулю. Вдруг кто мёртвым только притворяется. Досмотрщики осторожно спустились на дорогу и обогнули машину, не приближаясь к ней. Не приведи господи, оказаться между машиной и пулемётчиками. Случись что, как они тебе помогут тогда? Закроешь им цель, и не помогут они тебе ничем. Даже стрелять не смогут. Побоятся в тебя попасть. Будто тебе разница есть, кто тебя убьёт: «недобиток» какой или брат-пулемётчик. Тут всем нужно ушки на макушке держать. Людей терять после того, как машину уже разбили, последнее дело. Лейтенанта за такие потери на разборе с дерьмом смешают. Никакой «результат» не поможет.

Для большого начальства, которое на засаду только по карте глядит, придумают, конечно, «отмаз». Что, мол, сошлись в рукопашную, лихо действуя штыком и прикладом, да вот, не без греха… Своему-то ротному такое не расскажешь! Он тебе такую рукопашную покажет – мама не узнает… Да и комбат, сам из ротных бывших, не с Луны на батальон свалился…

Лежат пулемётчики, стволами вправо-влево водят, друзей прикрывают. Патрон в патроннике, предохранитель откинут. Не до перестраховок теперь! Увидел у машины движение бей! Промедлишь – век не простят! Проспал, скажут. И в хозвзвод. Вози за другими парашу из столовой, нечего тебе в разведроте делать! Маликов приготовил одноразовый противотанковый гранатомёт. Хрен с ним, с «результатом»! Только б люди были живы! С дороги послышались глухие одиночные выстрелы. Осторожничал Сайфутдинов. Лежащих расстреливал. Прежде, чем к ним подойти. И правильно: бережёного бог бережёт. Радист передал Маликову наушники.

– Ну?! – требовательно спросил ротный.

– Работаем.

– За всех уверен?

– Не был бы уверен, не послал бы «Малыша».

– Гляди! – предупредил ротный. – Шкуру спущу!

Ротный помолчал в эфир, потом оживился:

– Можешь груз с дороги убрать?

– Смотреть надо: измочалил всю. Убирай «Малыша»! На «Искру» ещё валят. Будет работать! Если что прорвётся – долби! Понял?

– Понял!

Ага, значит, «санитаркой» дело не ограничивается! Ещё идут! Их тут, пожалуй, на целую ночь хватит! Вот это райончик ротный вынюхал! Дозорная, мотоцикл, «санитарка», теперь ещё неизвестно что! Что ж! Пусть и «Искра» повоюет! Мы своё дело сделали. У нас поворот забит, нам больше не принять. Оно и лучше! Сколько перед отпуском рисковать можно?! Если Олег кого упустит, тогда и вмешаемся, а пока молчок! Сайфутдинова с дороги Маликов решил не убирать. Зачем? Если кто из «духов» через Олега прорвётся, то ротный предупредит, а если нет – лишняя нервотрёпка: туда – обратно, туда – обратно… Пусть работает. Времени хватит. Далеко за бугром взлетели осветительные ракеты, и небо расчертили огненные трассы пулемётных рикошетов.

– Ух, ты! – завистливо воскликнул радист. – Во куражатся ребята!

Радисту пострелять так и не удалось. У него глушителя не было.

– Чему завидуешь, дурак? – спросил Маликов. – Сорвалось у них, значит! Сейчас начнется бойня!

Олеговские пулемётчики переполошили полокруги. Теперь вполне можно было ожидать «гостей» из ближайших кишлаков. «Балбес!» – мысленно обругал капитана Маликов, забыв о том, как на месте своей первой засады он сам устроил грандиозную перестрелку, из которой почти через сутки его с трудом вытащила вся батальонная бронегруппа, да и то при поддержке вертолётов. «Что за страсть такая к театральным эффектам!»

С севера доносились звуки боя. Олег, кажется, добавлял из гранатомётов, потому что небо периодически вспыхивало ярко-белыми с красным проблесками. Перестрелка затихла, потом вспыхнула с новой силой. Побушевала немного и опять стихла. На этот раз окончательно.

– Работай! – наконец разрешил ротный, так и не узнавший, что Сайфутдинов не уходил с дороги.

– У «Искры» что? – поинтересовался Маликов.

– Потерь нет, остальное пока не докладывали.

Маликов взял с собой радиста, чтобы не потерять связь, и спустился к дороге. Мотоцикл валялся на боку, и около него резко пахло бензином. Жаль, можно было прибрать «Хонду», если б была исправна. Вертолёт вполне бы её потянул! Ладно, бог с ней. Маликов подошёл к водителю. Оружия при нём не было: успел забрать Сайфутдинов. Рыться в карманах лейтенант не стал. Что может быть у дозорного мотоциклиста? Разве что исламская карточка. Этим никого не удивишь. Остальное уже забрали досмотрщики. А вот в «санитарке» запросто можно найти что-нибудь интересное. Пленных не взяли, так хоть документов набрать! Откуда только духи УАЗ взяли? Не иначе, как у Царандоя угнали. А может, и наш, из расстрелянной колонны какой-нибудь. Наши бросили, отступая. «Духи» подобрали. Они на этот счёт хозяйственные. Какая-нибудь штабная машина у них была. Обычные «духи» на открытых машинах ездят. И зимой, и летом. Кто их беречь будет?! Наверное, мулла ехал или ханчик какой. Интересно!

«Результат» вряд ли крупный, но галочка есть. Выход у группы результативный. Плюсик в соответствующую графу заработали. Процент имеем! Сделал столько-то боевых выходов, из них результативных столько-то. Процент результативности такой-то. И хоть и брал-то по одному паршивому стволу каждый раз, а проценты тикают. Глянь, а уже тебе начальство руку жмёт и по плечу хлопает. Орден за это не получишь, однако, отношение начальства тоже вещь не последняя. При добром отношении могут и прикрыть грешки, а коли начальство спит и видит, как от тебя избавиться, то и за ерунду под монастырь подвести могут. Процент – вещь великая.

«Санитарку» потрепали основательно. Оно и понятно. Считай, в упор из семи стволов. По два магазина каждый. В магазине тридцать патронов. Не жадничали! Дуршлаг, а не машина! Какой там откатить! Её и в металлолом не примут! Лобовое стекло расколото. Внутри кабины, откинувшись на спинку сидения, тело водителя. Маликов открыл дверь, и тело вывалилось наружу. Лейтенант ковырнул его ногой, переворачивая. Пуля попала в лицо, на сантиметр ниже правого глаза. Маликов поморщился. Целил в грудь – а попал вон куда! В голову мог и не попасть. Слишком маленькая цель, когда стреляешь практически вслепую. Останься водитель жив, пригнись он за приборную доску, неизвестно, что бы и вышло! Вильнул бы рулём, наддал газу и привет! Пришлось бы, как Олегу, подключать пулемёты. И на «Искру» никто бы не вышел! Что они, дураки – прямо на огонь ехать?! Ротный со свету сжил бы! И Олег обижался бы. Подумал бы, что нарочно, чтоб ему ничего не досталось. Самолюбивый он! Отличиться хочет. Правая дверь открыта настежь. У двери автоматчик лицом к горам. Глушитель снят, зарядил обыкновенными. Страхуется Сайфутдинов. Плюс для разбора! Не забыть бы ротному сказать, чтоб отметил. Хороший сержант. На лету схватывает! И дело любит, по всему видно! Не рохля какой-нибудь, что только номер отбывает, а сам, кроме дембеля, ни о чём не думает. Хороший сержант!

Маликов забрался вовнутрь. Сайфутдинов с помощником потрошил убитых.

– Ну-с, чем богаты? – спросил лейтенант.

– Два пулемёта ручных, гранатомёт, пять «калашниковых», – ответил сержант. Маликов по голосу понял, что Сайфутдинов рассчитывал на большее. Два бинокля цейсовских ещё, портфель с бумажками ихними.

– Портфель – это хорошо! Отдадим в штаб, там прочитают.

– Шмотья навалом. Куртки брать?

– Ясное дело, брать!

Куртки-пакистанки на искусственном меху в группе пригодятся. Лёгкие, прочные, тёплые. Не то, что наш бушлат. Идёшь весь в мыле, встал – моментом продрог. Курток надо на всех. Чтоб у всей группы были. А пока только пять удалось достать. Даже хорошо, что не новые. Раз Сайфутдинов спрашивает, брать или не брать, – про новые бы не спрашивал, начальство не позарится. А то наберёшь курток на группу и начинается: ротному дай, комбату дай. И не по одной, а штук по пять. Ясное дело, что не себе берут, проверяющим, чтоб не копали излишне – а всё равно жалко. И утаить нельзя. Увидит комбат на солдате новую куртку – сразу взводного за хобот: почему не сдал? А поношенные сохранить можно. Не на Невском же в них, гулять! Маликов на всякий случай заглянул во все углы. Вроде, ничего ценного не оставили.

– Ладно, пошли, – сказал он разочарованно. Не богато взяли, однако. Сайфутдинов вдруг хлопнул себя по лбу.

– Вот, чуть не забыл, – он протянул лейтенанту кожаную треугольную кобуру с поясом. Маликов открыл клапан и достал «парабеллум».

– Роскошь! – восхитился он. – Вот это редкость! Не ТТ какой-нибудь!

Сайфутдинов довольно улыбался. Пусть и «результат» небогатый, так хоть диковинкой побаловаться. «Парабеллум» в этих местах не часто встречался. Маликов подбросил пистолет на ладони. Удобная штука. Держать приятно. Вещь!

– Видел кто?

– Сам взял, никому не показывал, – Сайфутдинов слабости лейтенанта знал. Ну, любит командир трофейные «игрушки», чего в том плохого?! Но люди разные бывают, даже в своей группе. Заложит кто-нибудь в особый отдел, не оберётся тогда лейтенант греха. Почему, такой-сякой, не сдал трофейное оружие? Ещё та начнётся карусель! Срок, конечно, натягивать не станут, но кровушки из лейтенанта попьют изрядно. Сайфутдинов своему взводному неприятностей лишних не желал. Маликов положил пистолет во внутренний карман и застегнул куртку.

– У кого взял?

– А вон лежит, вражина! Дверь успел открыть! Раненный уже вывалился!

Маликов посмотрел в сторону, куда указывал сержант. Если ехал на правом переднем сидении, рядом с шофёром, значит, главарь. Тем более «парабеллум» у него. И портфель с документами имеется. Точно главарь! Судя по следу, главарь пытался ползти. Метра четыре проскрести ему удалось, пока не добили. Маликов склонился над телом, снял перчатку и провёл кончиками пальцев по ладони убитого. Так и есть! Никаких тебе мозолей. Рука ухоженная, как у женщины. Даже ногти накрашены. Бай какой-нибудь. Командир уездного формирования. У, гад! Кто такой мятежник? Крестьянин обыкновенный, да и только. Сколько их за год через Маликова прошло. И живых, и мёртвых! Руки натруженные – поди-ка покопай землицу здешнюю, где кроме камней и нет ничего, да всю жизнь, и в дождь, и в ветер-«афганец», когда против ветра стоять невозможно: лёгкие так быстро воздухом наполняются, что и вздохнуть не успеваешь! Лицо морщинистое от ветров и солнца, спина сгорблена, как за плугом идёт. А в глазах печаль смертная и покорность какая-то – мол, что поделаешь, если жизнь так устроена. Как его за врага настоящего считать?! Какой он, к чёрту, враг! Он и воюет-то, как поле своё пашет. Идёт себе за плугом, а что получится – на то воля Аллаха. Молодые, что на войне этой выросли, они, конечно, понаглей, повеселей на мир смотрят. А чего им, если они с пятнадцати лет в банде? Ни жены, ни детей, к полю своему присохнуть не успели. С ними и воевать интересней. Они – живчики! Небось, если война когда-нибудь кончится, будет у них проблема потерянного поколения, которое на войне выросло, а ни к чему другому не приучено…

А этот – враг! Самый настоящий. Кому же ещё здесь врагом быть, если не ему! Жаль, рано подох ты. Тебя, скотину, в батальон приволочь, да на допрос! Ты бы много понарассказывал. Никуда б не делся. Как открыл бы рот, так только успевай записывать! Ты, собака, себя любишь! А как попал в плен, так сразу жизнь себе начинаешь покупать. А как же, умный! Соображаешь, что не в бирюльки тебя позвали играть. Это крестьяне твои молчат. Ты им сказал молчать, вот они и молчат. «Присягу» исполняют. Да и говорить-то им особенно нечего. Чего они знают? А ты б заговорил! Ой, заговорил! Повезло тебе, гад! А жаль!

– Отходим! – скомандовал Маликов и, не оборачиваясь, полез на сопку, прочь от дороги.

Олег «зашился». Устроил засаду на прямом участке дороги и не справился. Грузовик убил правильно, но тот перевернулся и загородил проезд. А сзади подошли два трактора с охраной. То ли охрана спала, то ли просто была невнимательна, но увидев перед собой лежащую на боку машину, видно, поздно смикитила, что происходит. Хорошо, хоть Олег вовремя сообразил, что будет, если он даст охране развернуться в цепь. Накрыл всем, что имел. Не постеснялся. И то ладно… Может, за тракторами ещё кто ехал, но больше никто не появился. Оно и понятно. Всё небо в огне. Слепой заметит! Ох, не так, не так была засада развёрнута! Не в ту сторону! Шли б они с юга на север – хрен бы кто выбрался!

Что там Олег настрелял, ротный по радиостанции объяснять не стал. Но голос у него был довольный. Сказал, что «Искра» сама всё утащить не может, и приказал Маликову сворачивать и двигаться к северной группе на помощь. Таскать. Олег поблизости площадку присмотрел, чтоб вертолёты посадить. А ротный по хребту своему к нему передвинулся, но спускаться не стал. Хоть и не видно, чтоб духи отбить караван попытались, иметь прикрытие над головой всё-таки дело не лишнее. «Санитарку» с мотоциклом Маликов взорвал, чтоб не восстановили – ни себе, ни людям, – и повёл своих к Олегу. К рассвету как раз вышли.

Перевернувшийся грузовик был набит оружием под пробку. Маликов только присвистнул, увидав всю эту гору. А Сайфутдинов сразу приуныл. Второй взвод наколотил богато. Сайфутдинов к славе относился ревниво и, увидев грузовик, чуть не заплакал. Везёт же людям! Пропустили б «санитарку» – всё наше б было! Одних зенитных установок в грузовике ехало две штуки. Да безоткаток шесть, да крупнокалиберных пулемётов одиннадцать! Стрелкового оружия – гора! И всё – второму взводу! Ну, надо же! Олег сегодня на «Звезду» точно наработал. Мог бы и на «Знамя» потянуть, но не утвердят, слишком мало пока воевал, считай – только приехал. А вот ротному «Знамя» – это как пить дать! А может, даже и «Ленин», хотя дают его неохотно. «Героя»-то уж точно не будет. «Герой» – он по разнарядке идет. Или посмертно. Но ротный-то, слава богу, жив пока. Так что, хоть вывернись, а «Героя» не получишь. И побольше люди брали – даже представление в Москву ходило – а «Героя» всё одно не получили. Тут уж от тебя ничего не зависит. Повернётся фортуна – получишь «Героя» и за меньшее в пять раз. Но что-то спецназу она не поворачивается. Секретные части! Вроде, как и нет их у нас. Весь мир про спецназ советский знает, а у нас – ни гу-гу. Как и не было никогда. Оттого и «Героев» нет. Посмертные только, и то под видом мотострелков…

Обидно! А вот «Знамён» – много. В пехоте, если есть один на полк, а то и на дивизию – хорошо. В спецназе на батальон – четыре-пять. Ну, а если «Ленин» у кого – так значит, по справедливости «Герой» должен быть, только с родом войск не повезло! И то, что ротному самый большой орден, хоть вроде он на сопке сидел, от войны дальше всех, – это справедливо. Ротный – всему делу голова! Ему и почёт, и уважение! Он всё так организовал, что и с «результатом» сегодня, и похоронок не пишем. Значит, заслужил!

Остальные – исполнители. Кто больше, кто меньше. Каждому – по труду. Приятно, чёрт возьми, ордена делить! С таким «результатом» на всех хватит. Под шумок можно и своих пропихнуть, хоть, кроме «санитарки», ничего и не взяли. Мотоциклом что ль хвастаться? Комбат на радостях все наградные подмахнет. С ротным договориться, и пиши!

Охрана развернуться так и не успела. Три олеговских пулемётчика измолотили тракторный прицеп в клочки. Вместе со всем, что там было. Да ещё гранатомётчик постарался! Маликов покосился на трактор. Да, панорама… Олег, проходя мимо, непроизвольно отвернулся. Тяжело ему с непривычки. Первая результативная засада, как-никак…

Как ни радуйся, как ни крепись, а к такому сразу равнодушным не сделаешься. Потом, конечно, пообвыкнешь, задубеешь, это не сразу, но приходит. И на бойне, ведь, не все и не сразу работать начинают, а тут… Сайфутдинов полез в прицеп – авось, второй взвод не всё собрал.

– Вылезь, балбес, – сказал ему Маликов, – не отмоешься потом!

Сержант отмахнулся – мол, ерунда, мыла у старшины хватает. Поковырявшись чуток, он выпрыгнул на землю, держа в руках автомат до такой степени замызганный, что Маликов только сплюнул.

– Плохо ваши работают, товарищ капитан! – довольно заявил Сайфутдинов Олегу. – Недобросовестно!

Все-таки найденный им автомат был маленьким реваншем за поражение его взвода. Отказать себе в таком удовольствии Сайфутдинов никак не мог. За честь своего взвода он любому бы глотку перегрыз, если бы потребовалось. Олег матюгнулся.

– Что он у тебя, полоумный что ли? – спросил он Маликова.

Тот пожал плечами. Полоумный, не полоумный, а автомат вытащил. Будешь «результатом» пробрасываться – останешься голодным. Не каждый раз так везёт. Приказывать лейтенант не приказывал, сержант сам полез, а коли сам, так не ругать же. Не для себя же старается! Сайфутдинов сунул автомат в руки проходящему мимо молодому солдату, а сам рванул к последнему трактору, стоящему поодаль.

– А там чего? – поинтересовался Маликов, не трогаясь с места. Олег мотнул головой. – Чего в том тракторе, спрашиваю? – не понял Маликов.

– Бабы, – после паузы ответил Олег.

– Какие такие бабы? – удивился лейтенант.

– Какие, какие… Я почём знаю, какие! – нервно вздохнул капитан. – Просто бабы и всё! Полный трактор! Твоего главаря гарем!

Капитан был близок к истерике. Маликов успокаивающе положил руку ему на плечо:

– Да ладно, старик, не переживай! Ты же не мог знать, кто едет, тем более в темноте! Если б «результата» не было, тогда да! А так, любому прокурору в шесть секунд докажем, что криминала тут нет. Так что не переживай!

– Да причём тут прокурор! – с надрывом воскликнул Олег и, сбросив с плеча маликовскую руку, побрел к своей группе, суетящейся вокруг севших вертолётов. Группа ротного спустилась с горы. Солдаты резво загружали «восьмёрки». Пилоты, высыпав на землю, завистливо оглядывали трофеи. Бортмеханик, старый знакомый, выпросил у Маликова цейсовский бинокль. Просил ещё винтовку, но Маликов не дал. И бинокля за глаза хватит. На кой хрен тебе винтовка? На стенку в модуле повесить? Бабу голую повесь, хоть смотреть будет на что.

– Проверьте людей, – распорядился ротный.

– Сайфутдинова нет, – доложил Маликов, проверив группу и озираясь по сторонам.

– Где он?

Маликов пожал плечами:

– Трактор пошёл досматривать…

– Какой трактор? Один пошёл?

– Так точно.

– А ну, бегом за ним! – взревел ротный. – Охренели тут от счастья! Нюх потеряли!!! Бегом, я сказал!

Обиженный Маликов демонстративно независимо развернулся кругом и пошёл вдоль дороги. «Мог бы и не орать, валенок!» – подумал он про себя, понимая, что ротный всё-таки прав. Улетели бы сейчас, забыли б человека – вот было бы лихо!

– Где он, твой Сайфутдинов? – примирительно спросил ротный, догоняя неторопливо шагающего лейтенанта. Всё-таки хороший он мужик, ротный. Тоже понимает, что не надо было орать, тем более при солдатах. Извиниться, конечно, не извинится, а то, что догнал, пошёл рядом – приятно. Не положено лейтенанту, командиру взвода, вот так в одиночку за своим сержантом бегать. Да и вообще, в одиночку тут не ходят. Надо было двух бойцов послать. Но раз уж сорвался, разгневался, то и пошёл вместе сам. По закону – нельзя. По совести – необходимо. Хороший он всё-таки мужик, ротный, понимающий… Около трактора Сайфутдинова видно не было.

– Куда он запропастился?! – забеспокоился Маликов, снимая автомат с предохранителя.

– Ты справа! – негромко скомандовал ротный и, тоже сняв с плеча автомат, начал обходить трактор левее. Маликов осторожно высунулся из-за двигателя. Сайфутдинов с непокрытой головой стоял на коленях у обочины дороги за углом прицепа. Автомат его валялся в стороне. «Чего это он?» – опешил Маликов, не сразу сообразив, чем занят сержант. Сайфутдинов рыл могилу. Каменистая, насквозь промёрзшая земля не поддавалась, и сапёрная лопатка еле царапала грунт, высекая из него искры. Сайфутдинов ожесточенно долбил обочину.

Маликов вышел из-за трактора и подошёл к сержанту. Тот даже не обернулся. Рядом с ним на земле лежала девочка лет четырех-пяти с удивительно чистым и безмятежным лицом. Глаза её были открыты, и она с детским живым любопытством глядела мимо сержанта в облака. Девочка лежала на спине и чёрные длинные косы, слившись в два затейливых ручейка, стекали в пыль. Раны на пёстром тёплом халатике видно не было, но из-под плеча к косам, переплетаясь с ними, тянулась тонкая замёрзшая струйка. Девочка улыбалась…

Сайфутдинов с ожесточением скрёб лопатой дорогу. Маликов поднял его автомат и шапку. Нахлобучил ее на сержантскую голову. Сайфутдинов поднял на лейтенанта потное лицо. Глаза его были красны. На ресницах дрожали слёзы.

– Прекрати, Сайфутдинов, – растеряно попросил лейтенант, – прекрати, пожалуйста…

Сайфутдинов медленно распрямился и по-детски жалобно шмыгнул носом.

– Сестрёнка у меня, товарищ лейтенант, – сказал он глухим, сорванным голосом, сестрёнка в Ташкенте… Малая, в школу только через год…

– Успокойся, Сайфутдинов, успокойся, – лейтенант обнял его за плечи. – Да и не хоронят они так, они камнями обкладывают…

– Я знаю, – печально отозвался сержант. – Я знаю… Пятнадцать лет разницы у нас… На руках носил…

– Успокойся, всё будет хорошо, слышишь меня, – сказал Маликов и протянул Сайфутдинову автомат. Сайфутдинов взял его неудобно, за ствол.

– Сержант Сайфутдинов! – вдруг рявкнул ротный, вытягиваясь во весь рост. Сайфутдинов вздрогнул и поднялся с колен.

 – Сержант Сайфутдинов!!! – снова крикнул ротный, как на плацу.

– Я! – ответил сержант и, перехватив автомат, взял его в положение «на ремень». Ротный одобрительно кивнул.

– К вертолётам бего-ом МАРШ! – Сайфутдинов повернулся и побрел к вертолёту.

– Я сказал, бег-ОМ!!! – грозно рыкнул ротный ему в спину. Сайфутдинов побежал.

– Сорвался парень, – расстроено сказал ротному Маликов. – В отпуск бы ему, а, товарищ майор?

– Не пустят, – неизвестно на кого злясь, ответил ротный. – Не положено.

– Сестра у него в Ташкенте… – если ротный захочет, то уговорит комбата, хоть и не положено. Они с комбатом ещё с училища друзья.

– А у меня три дочки в Союзе! – выкрикнул ротный в лицо лейтенанту. – Трри! Старшей семь лет, младшей – два месяца!!

Точно, ротный же ездил недавно «по семейным», комбат его отпустил жену из роддома встретить. Маликов смолчал. Тоже, небось, не сладко такое видеть. Ротный отвернулся и шумно сглотнул. Потом наклонился над убитой и попытался закрыть ей глаза. Успевшие окоченеть веки не поддались, а нажать посильнее он не решился.

– Пошли, – хмуро бросил ротный, – загрузились, вон, уже…

– А всё-таки это счастье, что воюем мы на чужой земле, – сказал он, когда они с Маликовым уже подходили к вертолётам. – Великое счастье. Как подумаю – не дай бог!

– Да, – согласился Маликов, – на родной земле воевать – хуже не придумаешь…

– Ты это… ты скажи своему Сайфутдинову, пусть рапорт пишет. И пусть соврёт чего-нибудь!!! Что мать больна, или ещё чего, понял?! – вновь ожесточаясь, сказал ротный.

– Есть! – радостно ответил Маликов. – Понял! Придумаем чего-нибудь, товарищ майор!

Заканчивался тысяча девятьсот восемьдесят пятый год. И тогда ещё никому из них даже не могло придти в голову, что скоро им придётся воевать и на СВОЕЙ ЗЕМЛЕ тоже.