Меня нашли в воронке

Меня нашли в воронке. Большой такой воронке — полутонка хорошие дыры в земле роет. Меня туда после боя скинули, чтобы лежал и воздух своим существованием больше не портил.

Лето сменилось зимой, зима летом, и так 65 подряд лет. Скучно мне не было, тут много наших, да и гансов по ту сторону дороги тоже хватает. В гости мы, конечно, не ходили друг к другу. Но и стрелять уже не стреляли. Смысла нет. Хотя война для нас не закончилась. Все ждем приказа, а он никак не приходит…

А нашли меня осенью. Листва ещё была зеленая, но уже готовилась к тому, чтобы укрыть нас очередным одеялом. Правда, мертвые не только сраму не имут, но и холода не боятся. Чего нам бояться-то? Только одного…

Нашли меня случайно, молодой парнишка, чуть старше меня, лет двадцати, наверно. Сел на краю воронки, закурил незнакомым ароматным табаком и с ленцой ткнул длинным щупом в дно. И надо ж, прямо в ногу мне попал.

Он прислушался к стуку металла о кость, ткнул ещё несколько раз и, отплюнув в сторону недокуренную папиросу с желтым мундштуком, спрыгнул вниз. Расточительные у нас потомки. Мы самокрутку на четверых порой делили.

В несколько взмахов саперной лопатки он снял верхний слой почвы надо мной.

— Есть! — воскликнул он, когда его лопатка с отвратительным звуком ширкнула мне по черепу. Больно мне не было. Было радостно и удивительно — неужели?

Пацан отложил инструмент в сторону и достал немецкий штык-нож. Интересно, где он его взял? На той стороне подобрал? Не похоже, вроде… Блестит как новенький. Не то, что мой, от трехлинейки. Тот после последней моей атаки так и заржавел нечищеный.

По косточке он начал поднимать меня, а я пытался подсказать ему, где что лежит. Конечно, мне все равно — подумаешь, зуб тут останется или там палец, но как-то не хотелось часть себя оставлять.

Ну, не хотелось…

Жалко, медальон осколком разбило. Хоть бы весточку моим передали, где я да что я. Впрочем, вряд ли бы она дошла. Брату, сейчас уже лет 70… Где он сейчас? Жив ли? Или ждет меня уже там? Ну, а Ленка точно не дождалась. И правильно сделала.

Эй, эй! Парень! Куда глину кидаешь? Это ж сердце мое, пусть и бывшее! Не услышал…

Хотя сердце тогда в лохмотья разорвало.

Когда мы бежали по полю к дороге, земля в крови, кровь на сапогах, тогда и шмальнуло. Я сразу и не понял, пробежал ещё метров сто, траншея с фрицами приближалась, хочу прыгнуть уже, смотрю, а винтовки нет, и граната из руки будто выпала…

Оглянулся, а тело мое лежит, голова вдрызг, грудь разворочена, и только ноги в ботинках ещё дергаются.

Сейчас даже смешно. А тогда страшно было. И чего делать — не знаю. Упал, пополз обратно, пытаюсь винтовку схватить, а не могу. И мычу, мычу…

Мне б, дураку, «Отче наш» вспомнить… А как его вспомнить, если я его и не знал никогда. Комсомольцам религиозный опиум ни к чему. Это мне ещё отец объяснил, когда колокола с церкви сбрасывали и крест роняли.

Ну, а наши немцев из траншеи тогда все-таки выбили. Покрошили немало, но и нас полегло — почти весь батальон.

Потом половину оставшихся собрали, и они ушли над лесом на восход.

Как были — с пробитыми касками, в бинтах — оторванными ногами они шагали над землей. Красиво шли. Молча. Не оглядываясь.

А мы остались.

А парень нашел осколки медальона и матюгнулся так, что с рябинки над ним листочки посыпались. От расстройства снова закурил, разглядывая находку.

И тут подошел второй. Первый молча протянул ему остатки медальона.

Второй только вздохнул:

— Эх, блин, ещё один неопознанный.

Первый кивнул, докурил и снова спустился ко мне.

Да ладно вам, ребята, хотелось мне сказать, не переживайте. Я без вести пропавший, обычный солдат. Таких, как я, много. Только подо мной в воронке ещё 10 наших. Из нашего взвода. И все рядовые, которых никогда не опознают. У кого потерялся медальон, у кого записка сгнила, а кто и просто не заполнил бумажку. Мол, если заполнишь — убьет. А войне похрену на суеверия. Она убивает невзирая на документы, ордена, звания и возраст.

Вон рядом совсем сестричку с нашим лейтенантом накрыло одной миной. Она его раненого уже вытаскивала с нейтралки. У комвзвода, кстати, медальон есть. Я точно знаю.

Мужики! Найдите их! Вместе мы тут воевали, потом лежали вместе. Хотелось бы и после не расставаться.

Так думал я, когда пацаны в грязных камуфляжах тащили наше отделение в мешках к машине.

Так думал я, когда нас привезли на кладбище, в простых сосновых гробах — по одному на троих.

Так думал я, когда нас тут встретили ребята из братских могил. В строю, как полагается.

Так думаю я и сейчас, уже после того, как они проводили нас над лесом на восток.

И оглядываясь назад, я прошу: Мужики, найдите тех, кто ещё остался!