Простыми словами о простых вещах. Неделя из жизни солдата Советской Армии.
Осень 1987 – весна 1988 г.
События разных сроков давности, сжатые в несколько дней.
«Для себя мы там ничего не ищем – мы лишь откликнулись на просьбу о помощи со стороны дружественной нам державы». Ю.В. Андропов.
Глава первая (День первый)
Странно как-то. Вылетали из Союза – был ясный солнечный день. Садимся в Кабуле – ночь на дворе. Оглядываюсь по сторонам – горы…горы…горы…Аэропорт в Кабуле будто опоясан ими – оттого и темнота тут наступает мгновенно – словно кто-то шапкой накрывает солнце. Крики начинаются «не отходя от трапа». Нас пинками как стадо баранов гонят со взлетки. Да уж… нам тут.. рады.
— Бегом, уроды.
Дальше палаточный городок и недолгое ожидание перед дальнейшим распределением.
— Строиться, духи. (Духи – это мы. Кстати)
Выкрикиваются фамилии. Военнослужащий, услышав свою фамилию, громко и чётко отвечает – Я!( Из Устава) . – И бегом несется к офицеру – «покупателю», в руках которого его личное дело и дальнейшая судьба.
Кабул – Баграм.
Транспортник времен второй мировой. Никогда бы не догадался, что эта штука может летать. Солдатики рассаживаются на железных скамейках вдоль бортов. Под каждым – парашют. Проходящий мимо офицер деловито защелкивает каждого карабином к тросу над головой.
— Слушать сюда, уроды. Если услышите взрыв – все дружно встаете и идете прямо в …задницу. Вопросы есть?
— Есть. Товарищ….(звездочек не видно. Как обращаться – не ясно) Скажите, а дергать за что?
— За уши себя дерни, баран.
Потом оглядывает притихших интернационалистов и вещает : — Поднимемся на восемь тыщ… Всем одеть кислородные маски. — И скрывается за дверью в кабину.
Мы взлетаем. С трудом борюсь с накатившей тошнотой. Так. Вроде отпустило. И вот тут мы наверное поднимаемся на эти самые «восемь тыщ». Голову словно разрывает изнутри. Боль такая, что хочется кричать. В принципе можно – гул стоит такой, что все равно никто не услышит. Некоторое время я держусь. Просто сижу, закрыв глаза. Потом обхватываю голову руками и начинаю мычать что-то нечленораздельное. Пусть на меня смотрят. Пусть считают кем угодно. Мне уже все равно. Нет. Вру. Все-таки не все равно. Осторожно открываю один глаз и осматриваюсь. Уф. Даже полегче стало. Я не один такой неженка. Половина из нас затылком о борта самолета бьется. а вот мой сосед слева за происходящее не реагирует. Сознание потерял. Везет ему…
Три дня потом уши заложены. Приходится обо всем переспрашивать и получать оплеухи «за непонятливость».
Баграм. Очередная пересылка. Сидим на вещмешках. Ждем. Привыкаем. Нас делят и отправляют по разным местам службы. Как правило это происходит так – пулей подлетает офицер, выкрикивает несколько фамилий и вот нас на несколько человек меньше.
— Курить есть?
Рядом тип в выцветших штанах и голый по пояс ковыряется в моторе грузовика. Солдат что ли? Вот это да…Сигарета помогает завязать разговор. Основные вопросы. Как тут «вообще»? И как попасть служить вместе.
— Тут вообще спокойно, — с достоинством раскуривая сигарету отвечает солдат, — пару раз местные из кишлака выступали – ну дали им люлей…а вместе…(он обращается к другому солдату, в более чистой форме) – Глянь…. Вместе служить хотят.
— Земляки, что ль? – лениво сплюнув, отвечает тот.
— Нет. Просто побратались.
Подумав минуту, солдат показывает пальцем на высокого усатого прапорщика, который с кем-то ругается возле грузовиков.
— К Алексеичу подойди.
Мы совещаемся, кто из нас пойдет к «Алексеичу». Видя наше замешательство, к Алексеичу отправляется полуголый солдат, стрельнув у нас еще одну сигарету. Издалека мы с волнением прислушиваемся к разговору. Разговор краток. Прапорщик коротко отвечает полуголому куда он может засунуть свою просьбу и продолжает ругаться.
Джабаль – ус – Сарадж. Наше предпоследнее распределение. Отсюда нас или раскидают по заставам или оставят служить прямо здесь. Оказывается, вышел такой приказ (или распоряжение) – организовать для молодого пополнения из Союза сборы, на которых в течение месяца проводить занятия и инструктажи на тему «как себя вести».(цитата) Да только вот беда – кто конкретно должен этим заниматься — в приказе не отражено. А народ тут в основном занятой. И некогда тут никому с духами возиться. (Напомню, духи – это мы). Впрочем, занятия проводят. Разложили на брезенте все виды мин, встречающихся в окрестностях. Объяснили степень смертоносности.
«Вот эта – желтая – итальянская. Их на дороге закладывают. БТР, когда на нее попадает, всеми колесами от земли отрывается. Тут еще повезти может. А вот если на гусеницах на такую нарваться – туши свет. А это – лягушка. Убить не убьет, а покалечит запросто. Ногу там оторвет.. или еще что.. в общем, как повезет».
Стало намного легче жить.
А сейчас мы, построенные в колонну по одному, идет мимо другого куска брезента. На нем лежат два растерзанных тела, которые еще пару дней назад были солдатами советской армии. Вроде нас. Нам наглядно демонстрируют, какая судьба ожидает тех, кто по неосторожности попадется в руки к местному населению. Мы движемся медленно, будто очередь в Мавзолей. Рядом на ящике из под снарядов сидит запыленный офицер. Он пьян и циничен.
— Смотреть во все глаза, уроды. Ваши мамки-то в Союзе, небось, гордятся. Он ведь в Афгане геройствует, мой Ашотик,…мой Айратик…мой Васенька…вот…любуйтесь теперь на эти рожи геройские.
Некоторые проворно выскакивают из колонны. Их рвет тут же. На песок. Таких офицер оставляет рядом с собой. Они потом помогут отнести брезент. И то, что осталось от ребят.
Или или ….лама савиахили…(Господи… Господи… почему ты оставил меня?)
Послесловие к главе первой (День Первый)
Дорогие товарищи! Мы прибыли для оказания интернациональной помощи братскому народу Афганистана.
Эту фразу на языке «пушту» заставляли наизусть заучивать на занятиях по политической подготовке. Безжалостное время за двадцать лет вынесло ее из памяти, сохранив только начало – «дустане азиз…» Это вообще было?
На второй день прибытия за речку уже, кажется, что прожил тут целую вечность. И что иной жизни просто нет. То есть, в принципе, конечно есть и гражданка и Союз и письма из дома, на которых чернила иногда расплываются из-за нечаянно уроненной слезы… Но все это воспринимается как мифическое «прекрасное далЁко».
На второй день прибытия за речку уже начинаешь скучать по ржаному хлебу. Недаром, обменяв прямо в аэропорту чеки и спрятанную в ботинки «пайсу» (афганскую валюту) на советские серпастые и молоткастые деньги ( в то время еще не деревянные) в первую очередь летели в продуктовый магазин, где покупая вожделенную буханку, сочно врезались зубами в несвежий мякиш. И не было на свете ничего вкуснее. Потому, что это и был вкус мирной жизни.
«Дорогие товарищи солдаты, прапорщики и офицеры. Экипаж сообщает вам, что наш самолет только что пересек воздушную границу Союза Советских Социалистических республик». Никакой эстрадной звезде никогда в жизни не добиться такого восторженного рева, какой вырывается одновременно из множества глоток в ответ на эти простые слова. Потому что именно тогда появляется рубеж, разделяющий жизнь на ЗДЕСЬ и ТАМ.
Год 1992г. Инфляция и безработица.
Звезда Громова еще не взошла. Он еще не политик, а боевой генерал. Которые никогда не бывают бывшими.
На должностях «главных афганцев» находятся Руцкой и Аушев.
Длинный подземный переход забит разношерстным народом. Продают масло, пуховые платки, ваучеры. Покупают золото, часы, ювелирные изделия… Девушка играет на скрипке перед раскрытым футляром. В десяти шагах от нее на пустом ящике дед с гармошкой пытается ее «переиграть»…. Стоят люди. С табличками на животах. «Помогите на операцию». «Подайте на лечение». Есть в толпе и парень в грязном голубом берете и полосатом камуфляже. На одной ноге. Надпись у него на груди гласит – «Коплю на протез». Я, конечно, уже наслышан и о профессиональных нищенских гильдиях и об астрономических суммах, вертящихся вокруг этого заработка. Но! Этому парню я кидаю в кружку несколько купюр. Я боюсь ошибиться на его счет. Но больше всего я боюсь встретиться с ним глазами.
Глава Вторая (день Второй)
Груммм….Грррррууумм….Гррррумм
Звук сапог, топчущих утоптанный песок.
Звяк…Звяк…Звяк…
В котелках, которые мы несем в руках елозят в такт нашей ходьбе металлические ложки.
— Песню! Запе! Вай!!!
— Не плачь, Маруся – дааарааааагааааяяяяя!!!!! Не забывааааааай моей ты ласки!!!
Голосит, срывая голос, запевала.
— А может быть! В последний раз! Я вижу гааааааалубыыыыые глазки!
Подхватываем мы. Песню исполняют только духи (это мы). Но орать (я извиняюсь – петь) мы должны так, чтобы слышно было всем – развед.рота идет на завтрак. Будем плохо петь – после завтрака нас «построят» в умывальнике. Впрочем, нас и так построят. Пока только не ясно – за что. Не беда. Еще объяснят.
В пяти шагах сзади от строя (в авангарде, значит) один из духов тащит большой термос с горячим чаем. На завтрак тут дают кофе. Кстати, довольно неплохой по армейским меркам. И очень щедро сдобренный сгущенкой. Настолько щедро, что каждую ночь кто-нибудь из нас приходит на кухню и изымает «излишки». Отдают безропотно. С нами тут не спешат связываться. Нет пока в русском языке слова «отморозки». А жаль. К нам бы оно подошло.
— Рота, стой.
Останавливаемся возле пекарни. Это соседний со столовой ангар. Один из черпаков (солдат на полгода старше меня призывом) подходит к двери и по-хозяйски стучит.
— Кто? – недовольный голос из-за двери.
— Открывай — увидишь
Ну, конечно. Как я мог забыть. Вчера ночью Самару послали за свежим хлебом. (Отвлекусь на минуту и объясню. Самара – это не девушка. Просто для удобства пользования деды имен нам пока не дают. Чтоб не обременять себя лишней информацией. Проще именовать нас по названию городов, оттуда мы призывались. Или регионов. Или республик. Я, например, — Москва. Просто и непритязательно, как все гениальное). Хлеба Самаре не дали, зато щедро навешали по ушам и посулили еще больше, если заявится еще раз. Обижать духов из развед.роты нельзя никому. Кроме, соответственно, старослужащих из упомянутой роты. Это известно всем. А тем кто об этом забывает следует напоминать. Время от времени.
Звякает щеколда, дверь открывается. Черпак (солдат, прослуживший в армии год) резко дергает ее на себя и изнутри буквально вываливается наружу пекарь в своем белом пекарском одеянии. Увидев суровые лица, не сулящие ему ничего хорошего, он тихо ахает и исчезает внутри ангара.
— Рота, за мной, — командует зам. ком. первого взвода. Все до одного (не исключая и человека с термосом) мы заходим внутрь. Здесь вкусно пахнет и много мучной пыли. Наш командир подзывает к себе старшего по пекарне и о чем-то разговаривает с ним вполголоса. А тем временем мы просто бьем всех, кто попадется под руку. Процесс занимает около пяти минут. На прощание старшего пекаря хлопают по плечу, и инцидент считается исчерпанным.
Завтрак протекает в теплой дружественной обстановке. Из термоса в подставленные кружки льется крепкий горячий чай. Дедам – 6 кусков сахара. Черпакам – по 4. Нам по молодости службы положено 2. Но мы предусмотрительно пьем несладкий. Вдруг кто-то захочет еще кружечку? Не будет сахара – после завтрака нас построят. Впрочем, нас и так построят. Пока только не знаю за что.
Грруммм…грум…грумммм..
Возвращаемся назад.
— Где бронепоезд не пройдееет!! Не пролетит стальная птица!!!
Угрюмый танк! Не проползет! Везде разведка праааааасачится!!!
— Вольно. Разойдись.
— Духи, в умывальник. (Ну? Что я говорил?)
наш барак построен на склоне горы. Ну, рельеф там такой – мало ровного места. С одной стороны – вход в рем. роту. С другой стороны – апартаменты разведчиков. В нашу сторону спуск. Из-за этого в наше расположение надо подниматься по лестнице, а под этой самой лестницей и расположен туалет и по совместительству умывальник.
Перед строем молодых стоит мрачного вида старослужащий. В своей кружке перед завтраком он обнаружил маленькое пятно. Это факт взволновал его и расстроил.
— Знаете, уроды, что это такое?
Он демонстрирует всем источник заразы.
— Это тиф… гепатит… малярия
С каждым названием болезни он сильно бьет кружкой по лбу очередного духа. Прислушавшись, он с удивлением обнаруживает, что удары по лбам имеют разные степени тональности. Это слегка повышает его настроение. И уж совсем развеселяясь, он пытается сыграть на наших головах мелодию «вечерний звон», изменяя зону удара от макушки до лба. Нас отпускают, взяв клятвенное обещание впредь относиться к гигиене более трепетно.
Несколько минут на перекур. Я не курю, но из расположения все равно выскальзываю, чтобы лишний раз не маячить на глазах у дедов.
— Здоров…
— Привет
Мимо нашего барака идет мой друг по учебке – Лёха. Полгода наши койки стояли рядом. И долгий инвариантный путь от Ашхабада до Джабаля мы прошли вместе. Лёху распределили в комендантский взвод. Командир взвода – его земляк. Из Запорожья. Как, собственно, и весь остальной личный состав подразделения. В полку их называют «казаки». Сутки у Лехи караул перед знаменем полка. Сутки ему на отдых от караула. Сутки он дневальный по взводу. Потом снова сутки на сон. Так и идет его служба, разделенная на четыре отрезка, словно временной календарный цикл. Дедовщины во взводе нет. За этим зорко следит Лехин начальник. Не служба – мёд. И Лехе передо мной стыдно. Не знаю, правда, почему. Но чувствую я его неловкость в отношении меня. Из –за нее он и навещать меня в роту приходит все реже и реже. Пара общих фраз и вот мой бывший лучший друг и сосед по койкам отправляется к себе во взвод – он сегодня в наряде.
Рота, строиться.
Перед строем, заложив руки за спину на манер гимназического учителя ходит наш ротный старшина. Он сам из Прибалтики, фамилия у него трудная в произношении и мы называем его коротко – «Лабус». Несколько общих фраз, касающихся дальнейшего распорядка дня. Технари – в парк. Готовить машины к завтрашнему выезду. Их отпускают сразу же и строй заметно редеет.
-Да…, — оживляется старшина, — хорошая новость. В нашей роте появилась роженица. Сержант, выйти из строя.
Я делаю два шага вперед и по команде поворачиваюсь кругом.
— Вчера вечером сержант зашел в каптерку за всякой мелочовкой …тряпками там….не помню… а на выходе, гляжу, потолстел наш сержантик. А поскольку я в такие чудеса не верю – решил его обыскать. Оказалось, что кроме тряпок он прихватил с собой пару банок тушенки и паштета.
Прапорщик останавливается в шаге от меня и вдруг орет так, что у меня звенит в ушах
— Да я тебя на тумбочке сгною, урод, ты меня понял? Чего молчишь, а?
— Есть сгнить, — браво отвечаю я, глядя невидящим взглядом перед собой.
Пословицу знаешь? На гражданке – вор, в армии – разведчик. Тащи все что плохо лежит – обязательно пригодится. Причем стащить что-то из каптерки у старшины – святое дело. И прапорщик это сам понимает. И орет он на меня не потому, что я хотел что-то украсть. Нет. Потому, что попался.
— Вечером зайдешь ко мне, — напоследок говорит старшина, и я встаю в строй.
Сейчас мы чистим оружие. Своего за нами пока не закрепили. Чистим оружие своих боевых товарищей. В смысле дедов. Изредка, кого-нибудь из нас посылают с небольшими поручениями. Это нормально.
— Слышь, Москва…
Кто-то из дедов манит меня пальцем. Я откладываю недочищенный автомат и подхожу.
— Садись.
Я сажусь.
— Кузьминки, это где?
— В Москве.
— Тьфу…
Дедушка высказывает явное недовольство полетом моей мысли.
— Знаю, что в Москве. Ты мне конкретней скажи. Это далеко?
— От меня?
-Тьфу… (нарастает глухое раздражение) Да ты-то мне зачем нужен, урод. (Как же тут любят слово «урод». Уму не постижимо).Это вообще ну…окраина…или центр?
— Пять остановок на метро до Кремля, — подумав, отвечаю я.
Дед одобрительно качает головой. Кузьминки ему уже нравятся. Заочно. Он демонстрирует мне лист бумаги, исписанный ровным мелким почерком.
— Девушка оттуда мне пишет, — объясняет он, излучая гордость, — любит меня.
— От всей души поздравляю вас, товарищ сержант, — не могу удержаться я и сразу получаю удар по уху. Блин…сколько раз девал себе зарок…Язык мой – враг мой.
— Ты сколько служишь, душара, — голос деда похож на шипение змеи. У него аж руки трясутся. Хорошо, что его сейчас девушка из Кузьминок не видит.
— Пять минут с вертушки, — заученно отвечаю я .
— И уже опух? — дед внимательно смотрит на меня, потом зевает и говорит: — Разбудишь меня ночью. Часика в два. А теперь вали отсюда.
И я возвращаюсь к чистке оружия.
Вечер. Отсюда открывается неплохой вид. Жаль, что я не художник. Но все равно красиво. С одной стороны – высокая горная цепь. С другой – далеко внизу знаменитая Чарикарская зеленка. И, конечно, Саланг. Красота. Жаль, что фотографии не сделать.
Высоко в небе плывет самолет. Мы все с завистью провожаем его глазами – интересно, домой он или из дома?
Где-то в глубине зеленки вдруг вспыхивает яркая точка. Похожая на электросварку. А спустя некоторое время на самолете возникает сноп пламени. Уже через несколько секунд огонь охватывает весь самолет, и он начинает падать вниз, оставляя за собой густой шлейф черного дыма. В вечернем небе начинает маячить маленькое белое пятнышко – это раскрылся парашют. К нему сразу же с разных концов зеленки начинает тянуться хищная алая паутина трассирующих пуль. Те из наших дедов, кто вместе со мной наблюдал за этой картиной, уже сломя голову несутся в оружейку. А для остальных через минуту на балкон выскакивает дежурный по роте и истошно орет
— Разведрота, на выезд!
Технари уже несутся в парк к машинам. Через три минуты они должны быть на ближнем КПП. А на улицу по лестнице со второго этажа уже как горох сыплются экипажи, на ходу одевая боекомплекты. Летуна в зеленке оставлять нельзя. Вытаскивать его надо. Живого или мертвого.
Или или….лама савиахили..
Послесловие к главе второй (день второй)
Сегодня я встречался с одним бывшим подполковником – афганцем. Долго уговаривал меня работать на него. «Мне нужны такие ребята». Понимаю. Время сейчас такое. Поэтому и есть спрос на таких ребят. Я согласно кивал головой, думая об одном – скорее бы это кончилось.
Год 1994. Как грибы повсюду возникают различные общественные организации, имеющие разного рода финансовые льготы. Был вчера в Администрации – проходил мимо совета ветеранов Афганистана. Дела идут – контора пишет.
— Алло…алло… Василий Егорыч? Да…это я…узнал, дорогой? Слушай к нам завтра две машины с пивом приходят, разреши нам на площади прямо с машин торговать? Вот спасибо, дорогой. Так что я на тебя ссылаюсь, в случае чего?
— Алло… Алло…Да. Да. Нет. Да. Только растамаживать будем мы. Да. Не волнуйтесь – вы не первый у нас.
Я останавливаюсь в дверях и машу рукой в знак приветствия. Но порог не переступаю.
Глава третья (День третий)
Сегодня в роте праздник. За молодыми закрепляют оружие. Говорят, что традиция вручать духам автоматы в торжественной обстановке уходит корнями куда-то в самые истоки. Мне эта традиция нравится. Есть в ней что-то от древней воинской славы нашего Отечества. Мы построены отдельно от остальной роты. Ротный выкрикивает наши фамилии по списку и под троекратное «ура» остального личного состава нам вручают боевые единицы. Все. Мы – полноценные солдаты. И можем «ходить на боевые». Странно. Автоматы закончились, а фамилия моя не прозвучала. А…все ясно. Мне достается СВД. Просто на столе она не лежала, а стояла рядом. Вот я на нее внимания и не обратил. Ротный с кривой ухмылкой перехватывает ее за цевье и протягивает мне
— Владей.
Я трясущимися руками принимаю драгоценную ношу и возвращаюсь в строй.
— Вольно. Разойдись.
Нам жмут руки и хлопают по плечам. Где-то в глубине души начинает теплиться надежда – может быть и «духанке» нашей конец? Не. Это я погорячился.
Но сегодня праздник. Нас не трогают. Делают все, чтобы нам этот день запомнился с хорошей стороны. Так, собственно, и произошло. Идет разговор, понятный только посвященным.
— Стандартный лифчик тебе не подойдет – у тебя рожки другие. Потом подойдешь ко мне – я тебе дам штатовский. Хотел до дома оставить – для рыбалки. Ну, так уж и быть.
— Резинку на оптике себе поменяй – отдача у нее сильная.
Я счастлив и горд. Я – солдат ограниченного контингента Советский войск в Афганистане. И мне только что дали добро «играть в войнушку». Процесс осознания придет позже. Много позже. Будут и ночные кошмары и прочее и прочее и прочее…. А сейчас я просто радуюсь. Я – солдат Советской Армии. Сейчас подпишу бирку со своей фамилией и торжественно приклею ее на железный ящик.
По расположению полка шныряет зам.полит. Быстрый шаг чрезвычайно занятого человека. Целеустремленный взгляд. Сразу видно – офицер «перестроился». Мы здесь, понимаете ли, не просто так. И советский воин – интернационалист это, прежде всего политически грамотный боец. На апрельском пленуме ЦК КПСС генеральный секретарь ком. партии М.С. Горбачев в частности заявил….
Надоело, блин…
— Товарищ подполковник, а насчет вывода пока ничего не слышно?
Зам.полит сплевывает на песок и взмахнув рукой шагает дальше. Ну, народец….Он им про то какие великие дела сейчас творятся, а они…все о себе…все о себе…
Сегодня я в наряде на ближнем КПП. Это своего рода халява. Оказываешься на целые сутки оторванным от основной массы старослужащих. Состав наряда прост – один дед и двое молодых. Так служить, конечно, можно. Сейчас на двое ночь и я в полной амуниции брожу взад – вперед перед опущенным шлакбаумом. Небо здесь настолько низкое, что кажется звезды цепляются за крыши бараков. А Млечный Путь? Нет….действительно жаль, что я не художник. Где-то вдалеке замаячил огонек сигареты. Я срываю с плеча автомат и медленно отступаю в тень ближе к стене КПП. Постепенно в темноте сгущаются два силуэта. Так и есть. Направляются прямо сюда.
— Стой кто идет? Пароль – два.
Пароль на эти сутки – семь. Сколько будет от семи отнять два? Теперь если из темноты не закричат «пароль пять», я имею полное право пальнуть. Причем не в воздух. Но, слава Богу, прохожие умеют считать. Я слегка успокаиваюсь, но автомат на плечо не вешаю. Через десяток шагов тени попадают под луч прожектора, и я вздыхаю с облегчением – это начальник разведки и наш ротный переводчик.
— Здравия желаю, товарищ майор, -начинаю я, но тот делает знак, чтоб я замолчал.
— Вот что, боец, — он бросает на песок папиросу и тушит ее ботинком, — мы с Хамидовым сейчас на дельнее КПП и назад. А ты пока разбуди дежурного, пусть освободит нам комнату. К нам тут кое-кто подойти должен.
Они уходят, а я через дверь пытаюсь разбудить дежурного. Потом второго дневального. Ничего не получается. Вот ведь…проблема на пустом месте. От КПП – ни на шаг, а как до них достучаться? Не орать же на весь полк? И я, поминутно оглядываясь, подскакиваю к дежурному и начинаю трясти его за плечо.
— Миш….проснись, Миш…
Тот лениво открывает глаза.
— Чего еще, душара?
Я быстренько пересказываю ситуацию и убедившись, что услышан и понят, выскакиваю наружу. Вовремя. Где-то внизу на дальнем КПП уже видно какое-то копошение и скоро становится ясно, что к нам направляются три фигуры. Значит, майор, переводчик и наш тайный посетитель. Из КПП выходит дежурный. Поправляет на себе повязку и лениво буркает: — Воды дай. Я отцепляю от пояса фляжку и подаю ему. Он полощет рот, выплевывает воду и возвращает ее мне.
— Стойте здесь и молчите, — предупреждает он меня и второго дневального, который к этому времени вышел на воздух, на ходу застегивая бронежилет.
Фигуры приближаются.
— Крикни им.
Это дежурный мне.
Я послушно ору «Пароль один!» Из темноты мне в ответ звучит «Шесть!» Я отступаю в сторону.
— Товарищ майор, дежурный по КПП…
— Знаю, знаю. Сержант, погуляй пока здесь.
Дежурный чувствует себя уязвленным. Уж кто-кто, а он стоять ночью вне КПП с духами не должен. Он надувается и молчит.
Вот так сюрприз. Третья фигура закутана в паранджу. Мышкой она проскакивает внутрь и откидывает ее с головы назад, прежде чем Хамидов, заходящий последним, успевает закрыть дверь. Я краем глаза успеваю отметить, что никакая это не женщина. Под паранджой к нам в гости пришел какой-то грязный бородатый мужик с заискивающей улыбкой и бегающими глазками.
Ближнее КПП….Дальнее КПП….Несколько рядов проволоки…Хаотично устроенное минное поле. Ну чтож…С равнинной стороны все более – менее ясно. А вот та сторона расположения, что почти вплотную примыкает к горам – это постоянная потенциальная угроза безопасности. Тропинок полно. Опять же – господствующие высоты…. И на двух из них со времен обустройства нашего полка в Джабале расположены два выносных секрета – Гора Один и Гора Два. Две большие головные боли для бачей. Если с гор к расположению полка – то только через них. С умом люди подошли к обороне своих рубежей. Раз в неделю мы поднимаем на секреты еду. Взваливаем на себя мешки с рисом, коробки со сгущенкой, тушенкой, очищенным картофелем…. И если кто-то думает, что мы идем наверх без оружия, БК и бронежилетов, так он таки ошибается. Сколько же всего на мне навешено, когда я поднимаюсь на тысячу метров вверх? Никогда над этим не задумывался. Потому что и так знаю – полно. В колонну по одному, выдерживая медленный черепаший шаг (сам по себе изнурительный) мы начинаем подъем. После первой сотни шагов уже перехватывает дыхание, пот заливает глаза и едко щиплет кожу. Шаг. Еще шаг. Еще шаг. Останавливаться нельзя. Каждый третий шагает налегке – в смысле не тащит еду. Он зорко осматривается по сторонам. Так надо. Шаг. Еще шаг. Дыхание со свистом вырывается из перекошенного рта.
— Москва, дыши носом. Дыши носом. Что, урод, ноги слабые? Сегодня ночью будем тебя тренировать.
Шаг. Еще шаг. Еще шаг. Когда ж это кончится?
— Стоп, — говорят откуда-то сверху. И дальше по колонне как эхо летит – «стоп…стоп…стоп…»
Я уже давно не поднимаю головы. У меня на шее мешок с крупой, все свои силы я трачу на то, чтобы не поскользнуться и не упасть. Что там по сторонам? Это меня уже мало интересует. Мне б доползти до вершины без позора и скандала. А там…там точно не будет хуже, чем сейчас.
— Вперед, — раздается сверху и подъем возобновляется.
Все-таки не место красит человека, а человек красит место. Гора «Два» – самый яркий тому пример. Здесь люди изо всех сил борются за то, чтобы не потерять человеческий облик. Чистота. Порядок. У них даже баня есть! Серьезно! Вот это да!!!
Совсем другой жизненный настрой на Горе «Один». Оборванные грязные небритые бойцы. Лихорадочно горящие глаза. Принесенную нами еду, они измеряют количеством плана, который можно выручить за нее в соседнем кишлаке.
Или или…лама савиахили…
Послесловие к главе третьей (День Третий)
В небольшой фотомастерской, которая вероятно доживает свои последние дни в связи с быстрым технологическим ростом, на стенде развешены образцы профессионального мастерства. Фотографии три на четыре…четыре на шесть…с уголком…без уголка.. А это что? Художественная съемка. Здесь улыбающиеся дети, чинные старушки, заранее готовящие себе фотки на памятник. И есть среди них одна фотография, сделанная аж двадцать с лишним лет назад. Трое улыбающихся парней в голубых беретах, с полным набором значков воинской доблести. И у каждого по ордену Красной Звезды. Вот ведь как бывает… Вместе совершали прыжки от военкомата, вместе призвались, вместе служили. И вернулись в один день на радость родным и близким. Один из них сейчас довольно успешный бизнесмен. Второй еще с далекого 1996 года в розыске за совершение особо тяжкого преступления. Третий праздновал свое долгожданное возвращение домой, пил на радостях, пил за погибших друзей, пил за победы русского оружия…Пил, пока ему самому и всем его родным не стало ясно, что он уже никогда не остановится. Не помогли ни уговоры друзей, ни слезы матери, ни угрозы участкового…Умер зимой. Замерз на улице. Документов при нем не оказалось. Зато оказался Орден Красной Звезды, бережно завернутый в грязную тряпицу.
Господи….Господи….За что ж ты нас так…..
Глава Четвертая (День Четвертый)
Вот все у нас не как у людей. То есть мы всегда имеем хорошие задумки, но воплощаем их в жизнь с некоторыми ляпами. Почти всегда. Оказывается, мне положен наставник. То есть меня закрепили за определенным старослужащим, которому зам.полит роты категорически приказал отвечать на все дурацкие вопросы которые у меня могут возникнуть. Сама по себе идея неплоха. Но в дело вмешивается партийная ячейка полка и начинает эту идею всячески развивать. Одним из последствий их мозговой активности является настойчивое убеждение о необходимости (цитирую) наставников послать письма родителям своих подопечных чтобы «получше узнать о характере и наклонностях своих молодых товарищей». Уфф… еле выговорил. Кто это все придумал? В роте за написание посланий сажают Сашу Иванова – он черпак, у него время есть и почерк у него хороший. Деды себя, естественно, подобной ерундой не утруждают. Сегодня в роту на имя моего наставника пришло письмо от моей мамы. Начало я помню как сейчас.
«Здравствуйте, уважаемый младший сержант ….Сегодня по почте получила ваше письмо, и сначала очень испугалась, но рядом с ним было письмо от сына и я сразу успокоилась…». Далее на трех листах она писала, какой я хороший и просила меня не обижать и следить за моим здоровьем, потому что я в детстве перенес болезнь почек и т.д.
Да. Хорошо, что два письма пришли сразу. Кто-то, увидев в ящике письмо домой из-за речки от незнакомого солдата, просто хлопался в обморок. А у кого-то и сердце прихватывало. Все–таки все у нас не как у людей.
Мне повезло! Выпал шанс прокатиться на броне БТРа и не куда-нибудь а за расположение полка! В Чарикар! Начальнику разведки что-то понадобилось купить, моментально собралась целая толпа офицеров, и меня он снял прямо с наряда по КПП «на часок». На броне посидеть, пока они будут отовариваться. Кайф!! Сейчас я «как взрослый» качу к дальнему КПП, вцепившись рукой в какую-то железяку, назначение которой не совсем понимаю. На дальнем КПП бойцы в черной форме и с белыми полосками на рукавах придирчиво проверяют у нас пропуск. Да, дорогие товарищи. ГАИшники есть даже в Афганистане. Только называются они по другому – «комендачи». Все нормально. Старший по дальнему КПП кивает головой и нам открывают шлагбаум. Я никогда еще не выезжал из расположения на открытой броне. Все это так здорово! Так интересно! Ух! Сколько будет рассказов потом, когда я вернусь домой! Эх,…жаль меня сейчас никто не видит…БТР замедляет ход и останавливается. Прямо на дороге. По обеим сторонам ее тянется бесчисленный ряд дуканов. Продают и покупают все – от военной формы и открыток с индийскими красавицами до японских магнитофонов и кожаных курток. Могут продать и Стингеры. Но не нам. Хотя…. Офицеры спрыгивают на песок и начинают бойко торговаться. Внутрь магазинчиков не заходят – да это и не надо. Благо товар разложен почти прямо на дороге. Выбирай – не хочу. БТР сразу облепляет толпа «бачят». Пронырливые такие детки – палец в рот не клади. Цыгане отдыхают. Я делаю грозное лицо и показываю на автомат. Но их не проведешь. Они уже все для себя решили на мой счет. Стоп…Что это в руках у одного из них? Мороженое…Настоящее мороженое!! Рожок – стаканчик… Я сейчас умру…Лихорадочно думаю, чтобы такого мне предложить в обмен? Тут сгодится все – любая мелочь в ходу. Лезу в карман бушлата и … о чудо!!! Нахожу там две шариковые ручки!! Ну, точно, я ж в журнале не КПП записи делал. Достаю одну из них из кармана и начинаю призывно крутить ею в руке. Мой маневр замечен и понят.
— ПисАлка! — взвизгивает один чумазый пацан. И чуть не бросается мне на шею, — Бакшиш? (пер. Подаришь?)
Ага…щаззз… Я решительно показываю пальцем на стаканчик мороженого. Как назвать его на местном языке я не знаю и поэтому использую известные мне слова:
— Камкам бухубуху (пер. немного еды).
Мне протягивают недоеденный стаканчик. Я решительно мотаю головой и знаками показываю – нужен новый. Некусаный. Пацан куда-то исчезает и через мгновение вырастает перед БТРом с новым аппетитным восхитительным прекрасным драгоценным рожком мягкого пломбира. Одной рукой протягиваю ему ручку, другую протягиваю за мороженым. Цап-царап. Обмен состоялся. Я в полном блаженстве жую ем кусаю хаваю поглощаю лакомство, уже с трепетом ожидая второй порции. Схрустев вафлю стаканчика я небрежным жестом фокусника извлекаю из бушлата вторую ручку. Мальчишка понимающе кивает, и вот я уже снова блаженствую. Да. Так служить, конечно, можно. Теперь можно и в полк.
Поездка внутри БМП по каменистому Салагну – это нечто зубодробительное. Особенно когда сидишь, скрючившись, в тесном отсеке для десанта и чьи-то не совсем чистые сапоги свешиваются в люк в опасной близости от твоего лица. Впрочем, иногда при езде люк закрыт, но в этом случае меня мутит. Но я скорее умру, чем кому-нибудь в этом признаюсь.
БМП вдруг резко останавливается. То есть абсолютно резко. Раз – и замерла. Никаких тебе торможений или сбавленного хода. Это нормально.
— К машине
Мы вылезаем из машины, щурясь на белый свет. Вокруг белым — бело. Мы заехали в горы и тут уже погода вроде нашего российского ноября. Морозец на грани слякоти и очень влажно. Под ногами каша из снега и грязи. И я прыгаю с брони, разбрызгивая ее вокруг себя. Зам.ком.взвода Виталий, которому я своим прыжком испачкал штаны, ругается и обещает спустить с меня шкуру как только вернемся назад. Что ж мне так везет-то?
Что-то вокруг идет не так. Нет, я не такой уж опытный в таких делах человек, но то, что ситуация складывается нестандартная – это ясно даже мне. Вокруг наших машин (три БМП и одна БРДМ с саперами) собралось много мужчин разного возраста. Одеты они в длиннополые рубахи, которые я видел в индийских фильмах и такого же покроя штаны. Довершает наряд кожаная куртка и на голове какая-то непонятная шапка. Отдельно от остальных стоят три благообразных старца, преисполненных достоинства. Эти одеты в халаты. «Здорово, отцы. Давно здесь сидим» (приходит на ум)
— Хамидов, ко мне.
Ротный дожидается пока к нему с замыкающей машины подбегает толмач и просит перевести. Но прежде вежливо здоровается.
— Салам алейкум
— Ваалейкум ассалам, — разноголосо отвечают старцы и слегка кланяются. Дальше ротный говорит по-русски, а рядом с ним тараторит что-то переводчик.
— Спроси, почему нас встречают все мужчины кишлака?
Один из стариков, дослушав перевод, начинает что-то объяснять, жестикулируя руками. Двое остальных согласно кивают головами и временами издают одобрительные звуки.
— Вы опять пришли ставить тут мины. А потом воины Ахмад-шаха придут ставить свои. А потом наши дети пойдут собирать хворост и попадут к аллаху. Как мы можем жить, словно в клещах между вами и ними? Поэтому ставить мины здесь мы вам не дадим. И клянемся именем аллаха, что воинам Ахмад-шаха через наше ущелье пройти не дадим.
Врут, — убежденно добавляет по-русски Хамидов, радостно улыбаясь старику.
— А если мы вернемся позже? – спрашивает ротный.
Хамидов переводит, а старик поживает плечами.
— На все воля аллаха, — переводит его ответ толмач и добавляет, — наверх просит посмотреть, товарищ капитан.
Мать моя женщина… Там есть на что взглянуть… Почти на каждом камне люди с автоматами. Влипли. Старик, видя наше замешательство, улыбается, обнажая редкие коричневые зубы.
— Уходим, — ротный резко поворачивается и быстро идет к машине. Вдогонку со скал разносится издевательских смех и улюлюканье.
— Шурави буру, — несется нам в спину.
— Ну, чего рты разинули, — набрасывается на нас Виталий, — сказано же – по машинам… Машины разворачиваются. Шурави буру.
Или или…лама савиахили….
Послесловие к главе четвертой (День Четвертый)
Год 1995.
Сегодня к нам в офис приезжали ребята из Совета Ветеранов Афганистана одного районного центра в соседней области. Жали руки, обнимались, хлопнули по рюмке. Их ко мне прислал один наш общий знакомый, рассказавший им о месте моей службы. Ребята приехали с деловым предложением. Городок у них небольшой, единственный завод временно закрылся – они предлагают нашей фирме открыть у них филиал. Я, осторожно и пытаясь никого не обидеть, пробую им объяснить, что эта затея, мягко говоря, бесперспективная. Они и слышать ничего не хотят и ждут меня в гости в следующий понедельник. Что ж. Придется ехать. На месте понимаю, что ситуация еще хуже, чем предполагалось. Но еще более ужасно, что встречают меня как дорогого гостя, щедро выложив на стол … как я понимаю…все, что есть в домах. Кусок не лезет в глотку. Выждав достаточно времени, чтобы не обидеть людей сразу, я, пряча глаза, запинаясь на каждой букве, сообщаю, что в этом вопросе ничем не смогу им помочь. Но тем не менее, принято решение оказать посильную финансовую помощь Совету Ветеранов Афганистана этого города. Гробовое молчание. Потом с грохотом отбросив стул, на ноги вскакивает один из хозяев.
— Сволочь, — дрожащим от ненависти голосом шипит он, — деньги свои поганые знаешь куда себе засунь? Мы у тебя не подачек просим, ясно тебе, крыса?
Я на негнущихся ногах встаю из-за стола и бреду к выходу. Меня не провожают. Выхожу во двор, завожу машину и петляя по узким дорогам, выруливаю на московскую трассу. Что это со мной? Блин, да я ж плачу…
Глава Пятая. (День Пятый)
Саланг. Дорога жизни. В тысяча первый раз говорить о ее важности, значимости для доставки из Союза в Афган товаров первой необходимости нет смысла. А вот теперь ее важность и значимость возросла многократно. Потому что теперь по ней назад из Афгана в Союз потянутся колонны с нашими ребятами. И на нас возложены высокая честь (это не громкие слова – это так) подготовить для движения колонн один из ее участков. А именно – обеспечить прикрытие саперов, минирующих ущелья, вплотную прилегающие к дороге. В принципе, разведка уже получила сведения, что Ахмад-шах выводу русских из Афганистана препятствовать не будет. Он собирается беречь своих людей для намечающейся борьбы за брошенную власть. Ведь ясно же даже ежу, что Наджиб весу здесь никакого не имеет. Пусть он и уже Наджибулла. А от дружбы с русскими кафирами ему не откреститься никогда.
Мы уже вылезли из машин и теперь делимся на две группы. Одну из них зам.полит поведет вверх по правой стороне ущелья. Другая, возглавляемая командиром второго взвода, поднимется наверх с другой стороны. Саперы, зевая, ждут, пока мы взберемся на горы.
— Вперед.
Потянулись гуськом. Ущелье затянуто мерзким туманом, он просачивается под свитер и неприятной липкой клейкой массой обволакивает тело. Тьфу. Гадость какая.
Поднялись на первую высоту. Зам.полит с несколькими бойцами остается здесь. Две тройки бойцов поднимутся еще выше. Такая вот трехуровневая система. Первая тройка (в составе которой я) начинает подниматься выше. Еще минут пятнадцать я пыхчу от натуги – и вот бесконечный подъем заканчивается. Старший тычет пальцем в большой камень. За ним и устроимся. Естественное укрепление. Можно и отдохнуть. Туман-то какой….Зам.полита с ребятами мы еще видим нормально, а вот те, кто остался у машин кажутся нам едва заметными фигурками, копошащимися в тумане, как ёжики. Где-то на другой стороне ущелья начинает клубиться оранжевый дымок. Ну, есть такой правило – прибыл на место – так обозначься, что это ты. Наш старший – товарищ сержант Виталий на этот счет другого мнения. Дым виден как своим, так и чужим. Поэтому запускать его – только привлекать к себе внимание. И так сойдет.
— Москва, что там у нас?
Я развязываю рюкзак. «У нас» там тушенка, галеты, паштет, шоколад и фляжка с напитком из воды, сахара и лимонной кислоты. Все-таки попадаюсь я не всегда.
— Красавец. Ну, давай, посматривай тут.
Деды начинают прием пищи, а я деликатно отворачиваюсь и начинаю изо всех сил бдить по сторонам через этот проклятый туман. Кстати, тут он как раз редкий – редкий. А вот вниз глядишь как через парное молоко. Эх, жрать-то как охота. Особенно, когда за спиной стук ложек и довольное чавканье. Чувства опасности нет никакого. Да ладно… Что тут может случиться? Все под контролем.
Фых…фых…фых…фых..
Из тумана медленно выплывает снаряд от «мухи» (одноразового гранатомета) и величаво движется в нашу сторону. Интересно, он так и должен медленно двигаться или это для меня время замерло? Мы все трое с выпученными глазами следим взглядом за тем,как он с достоинством пролетает мимо нас (только что вот крыльями нам не машет) и врезается в большой валун по соседству. Хорошо еще, что осколки ушли в ущелье. Мы как по команде валимся на землю в остатки еды. Передергиваются затворы. Так. А стрельбы-то никакой нет. Снизу доносится крик. Старший жестом показывает нам, чтобы не высовывались, а сам осторожно выглядывает наружу. Внизу зам.полит разговаривает по рации, и машет ему рукой. Дымом не обозначились? Не обозначились. Вот ротный, заметив какое-то шевеление в тумане и вмазал по нам из гранатомета. Зам.полит кричит нам, чтобы мы успокоились. Он больше не будет.
Виталий взрывается громкой бранью, потом плюет и они вдвоем начинают доедать то, что не пострадало от нашего падения на землю. А у меня начинают мелко дрожать пальцы. Потом руки. Потом начинает колотить всего.
— Подъем, Москва. Спускаемся.
Да я б и рад подняться и спуститься. Вот только ноги не слушаются.
Кстати, завтра Новый Год.
Одним из моих заблуждений на предмет распорядка дня в Советской Армии было отсутствие тихого часа после обеда. Ну, вот уверен я был, на гражданке пребывая, что есть в армии тихий час. Кстати, я еще был уверен, что в нашей армии нет больше пушек. Зачем нам пушки, если есть ракеты? Ну, разве что для парадов. Когда увидел – обалдел. Далекий я был человек от всех этих заморочек. Бывает..
Сегодня исключение из правил. Тихий час для всей роты и не после обеда, а после завтрака. Ротный дал строгий наказ – всем затаиться и спать до обеда. Из расположения – ни ногой. Не знаю, в связи с чем. Нам не докладывают. Сейчас я, не веря своему счастью, замер на своем втором коечном ярусе. Сегодня канун нового 1988 года. Будем праздновать! Собрали все, что у кого было. Купили в «чипке» много всякой всячины. Лабус, сдавшись перед нашим дружным скулёжем, обменял в Чарикаре кое-что из каптерочных запасов на баранину и разного рода разносолы. Хамидов потребовал у него купить еще какие-то приправы и получив все это ушел на кухню. После обеда вернулся в роту. Его земляки притащили четыре большие казана настоящего плова. В небольшой конуре где мы обычно гладим форму сейчас что-то вроде кухни. Делают торты, выкладывают закуску на тарелки. Знаете, из чего делают торты? В чипке закупается лошадиная доза голландского печенья. Оно расталкивается в котелках, потом смешивается со сгущенкой до получения нужной консистенции. Потом – самое главное. Это – придание внешнего вида. В полученную сгущеночно-печенюжную массу добавляется немного зеленки или йода. Масса принимает соответственно нежно – зеленый (фисташковый) или желтоватый (чайный) цвет. Потом придается форма. Вкус специфический..
Черпаки и деды хитро переглядываются между собой. У них по случаю грядущего праздника где-то уже стоят два бочка с бражкой. Лабус перерыл все возможные схроны и заначки – не нашел.
За стол садимся около 22.00. Еда от пуза. Поздравления и КВН (первый взвод против второго) Лабус, наряженный Дедом Морозом. Танцы под магнитофон. «Мираж» поет нам о любви и радости. А в полночь мы высыпаем на балкон. Офицеры с автоматами. И вот под бой курантов изо всех ангаров в небо посылаются автоматные очереди трассирующих пуль. Это вроде фейерверка. С Но-вым Го-дом! С Но-вым счасть-ем! Урррррраааааа!!!!!
Внизу в беседке откуда-то взялся бочок с брагой. К ручке привязана кружка. Все потихоньку бегают туда – якобы на перекур. Духи, конечно, нет. Нам еще в роте порядок наводить.
С Новым 1988 годом!
Конец января. Уже весна практически. Солнышко, дожди практически перестали. Красота. А мы снова на Саланге. С тупой монотонностью движемся по нему в сторону Хайратона. И все по сценарию. Остановка. Подъем. Минирование. Команда спускаться. Домой в полк.
Вот и на этот раз мы останавливаемся на дороге, к которой на этом ее отрезке примыкает русло высохшей речки. По дороге лениво едут «барбухайки». Так тут называют машины бачей.
— Строиться.
Неожиданно в мерное тарахтение моторов на дороге врывается громкий взрыв. И сразу же вслед за ним начинается беспорядочная стрельба.
— За броню, придурки.
Меня и еще одного духа сержант могучим пинком отправляет за нашу БМП
— Сидеть и не высовываться, уроды.
Стреляют-то наши. Палят в белый свет как в копеечку – а в ответ ни выстрела. Замерла колонна машин на дороге, бачи из самых ближних к нам машин уже проворно убежали под мост. Стрельба прекращается также неожиданно, как началась. Но вместо тишины мы теперь слышим чей-то истошный визг. Я осторожно выглядываю из-за машины. Прямо на меня несется Саша Иванов (тот самый, что писал красивым почерком письма к нам домой) с перекошенным лицом и бешеными глазами. За ним, отставая на полшага летит наш ротный санитар.
— Держите его, — хрипит он нам.
— Мы дружно выпрыгиваем навстречу Саше и сбиваем его с ног.
— К земле! К земле его прижмите, — орет санитар, руками и зубами разрывая какие-то пакеты.
— Мама…мама…-тонким голосом визжит Саша, когда мы вчетвером наваливаемся на него и стараемся придавить своими телами к земле. Четверо человек в бронежилетах и с полными БК с трудом справляются с извивающимся на песке раненым солдатом.
— Ноги! Ноги держите!
Я стараюсь чуть отползти от пояса Саши к ногам, гляжу вниз, и меня мутит. Господи…да как же он вообще прибежал – у него ж каша вместо колена.
Наконец, все-таки находится место для укола. Саша слабеет, перестает дергаться и кричать. Теперь он лежит на земле, закатив глаза, и только стонет: Ы….ы….ы….
Я поднимаюсь на ноги, чтобы увидеть, как на броню первой машины закидывают на плащпалатке еще кого-то из ребят. Лицо его залито кровью, и узнать его не получается. Руки неестественно раскинуты в стороны. БМП разворачивается и срывается в сторону полка. Мы грузим раненых (их оказывается еще трое) и тоже несемся назад на максимально возможной скорости.
На КПП уже подняты шлагбаумы. БМП с ранеными несутся прямо к сан.части. Саша снова начинает постанывать – заканчивается действие промедола. Двое других молчат, стиснув зубы. У одного рукав намок от крови. Что со вторым – неясно. Просто закрыл глаза и часто-часто дышит.
У сан.части уже ждут носилки. Рядом с ними стоит врач и несколько больных, которых позвали для того, чтобы эти самые носилки отнести. Сашу перекладывают и быстро уносят. Остальные легкораненые мрачно заходят в здание сан.части своим ходом.
Так. Оказывается, на первой машине был Валера. Черпак из второго взвода. До полка его не довезли.
Выясняются подробности. Внутрь первого БМП кто-то из проезжавшей мимо машины кинул гранату, да так ловко, что она взорвалась над люком, когда Саша из него уже вылез, а Валера только высунул голову. Лицо у него практически не пострадало почему-то, а вот шею насквозь пронзили множество осколков. И бронежилет у Валерки полон этой застрявшей гадости. Вот такие дела.
Вечером в роте собирают дипломат. Каждый отдает какую-нибудь вещь, оставленную на дембель. Например, афганский женский шелковый платок, что помещается в спичечный коробок…или часы с мелодией.Я по нищете даю десять чеков. У меня просто больше нет.
В кабинете командира роты пьет китайскую водку зам.полит. Ему предстоит отвезти этот дипломат в далекий уральский городок. Вместе с телом Валеры.
Послесловие к главе пятой (День Пятый)
Вот и подошло к концу это короткое повествование. Я не претендую на высокое звание знатока боевых действий в республике Афганистан. Скорее наоборот. Дальше начнется другая служба и другая жизнь. До гражданки еще время есть. Но главное — я дома. В Союзе. А значит, дембель неизбежен как крах капитализма.
До свидания.
Честь имею.