Ах, война, что ты сделала, подлая...
Б. Окуджава
...И, взыскуя святой, совершенной любви,
Задыхаясь, бредем по колено в крови...
Так писал мой ученик Димка Бережной — художник, поэт и музыкант. Он погиб в конце 90-х при невыясненных обстоятельствах. Димка был пацифистом, но у него, как у каждого из нас, была своя война. Это может показаться странным, но мы все — ветераны, хотя далеко не каждому довелось не то чтобы стрелять, но даже взять в руки оружие. Просто потому, что через каждого прокатилась — и катится — война. Мы так к этому привыкли, что почти перестали ее замечать и короткие сводки с мест боевых действий выслушиваем с меньшим вниманием, нежели прогноз погоды. Это понятно: человеческая психика не в состоянии выдержать постоянного и страшного напряжения и ищет способа переключиться в «безопасный режим». Хуже намеренное молчание тех, кто должен отвечать. И еще хуже, когда вместо правды подсовываются суррогаты вроде «9-й роты» или «Груза-200»... Такая — киношная — война забывается быстро. А вместе с ней забывается и война настоящая. Беспамятство бесчеловечно. Оно превращает человека в скота, народ — в быдло. Чтобы оставаться человеком, надо помнить. Это неимоверно трудно и больно, но иначе никак...
Мой школьный друг Игорь Виноградов погиб в Афгане в середине 80-х. Я узнал о его смерти до нелепости случайно: позвонил, чтобы позвать на десятилетие выпуска и... Его бабушка, когда-то гонявшая нас за курение, едва смогла сквозь слезы выговорить страшные слова, смысл которых до сих пор не укладывается в моей голове... Умница, двухметровый богатырь с наивными и теплыми глазами, жить бы да жить, и вот...
Вспоминается и такое: лет семь назад, метро, центр — кажется, «Площадь революции», около пяти вечера. На перроне плотная, в три ряда, людская стена. Из подошедшего поезда выливаются темные потоки пассажиров. Слышу резко, коротко, зло, но негромко выстрелянную команду: «Шире шаг!» — и, невольно посторонившись, поворачиваю голову. Четверо, в беретах и камуфляже: впереди, неестественно прямо выбрасывая левую ногу, с палкой в руке — старший сержант, за ним двое с гитарами, медали; у замыкающего нет руки. Держатся плотно, слаженно, разрезают толпу, и в последний момент оказываются в вагоне...
Каждый день я встречаю похожих ребят — они поют свои песни. На картонке написано: «В помощь ветеранам и их семьям». Люди идут мимо и, кажется, не прислушиваются к тому, что они поют. Понятно: у всех свои дела, свои мысли, свои неурядицы. Я ни разу не видел, чтобы кто-то им давал деньги, разве что такой же, как они, подойдет, закурит, заговорит...
Кому они поют? Нам — своим землякам. Соотечественникам. Зачем? Наверное, потому что поется. И потому что петь такие песни надо. Чтобы знали, что такие песни есть. Что есть те, кто их поет. Что есть они. Что они рядом — те, о которых мы знаем преступно мало. Точнее, может быть, просто не хотим знать, не хотим замечать. «Мы ленивы и нелюбопытны...» Этот горький упрек Пушкина родился в сходной, в общем-то, ситуации — при встрече гроба с телом Грибоедова, сложившим голову свою за други своя. За соотечественников, за единоверцев. Правивший тогда Россией Николай I повелел предать тегеранскую трагедию вечному забвению. И предали... С тех пор прошло сто восемьдесят лет, но мы, как встарь, продолжаем лениться, не любопытствовать и... предавать. И благословляем избирательность памяти: забываем то, чего не хотим помнить, что мучительно трудно хранить в сердце...
Альманахи «Искусство войны», в которых представлено творчество ветеранов последних войн, — в сущности те же песни, что можно услышать возле входов в метро, та же попытка напомнить о том, что было и есть, о тех, кто рядом — в камуфляже или в штатском, с наградами или без, искалеченные и будто бы целые и невредимые. Они — и мертвые, и живые — с нами. Но они — другие. Потому что они были там и воевали. Мы же оставались здесь жить.
Здесь не место рассуждать о художественных достоинствах прозы и стихов, публикуемых в альманахах. Не в поэтических красотах дело, а в том герое, о котором писал Толстой в «Севастопольских рассказах»: «Герой... моей повести, которого я люблю всеми силами души, которого старался воспроизвести во всей красоте его и который всегда был, есть и будет прекрасен, — правда».
Читать «Искусство войны», вглядываться в фотографии с черными полосками — трудно. Невольно сравниваешь годы рождения авторов с вехами собственной жизни: сверстник, погиб, когда я заканчивал институт, а этот — когда родилась дочка, а тот — ее одногодок, совсем мальчишка... Сколько их! И за каждым мать, отец, брат, любимая, друзья — свой мир, своя маленькая, но бесконечная человечья вселенная. И никого никакими силами не вернуть. Но они с нами — в своем слове. Слова могут показаться «неправильными», неточными и даже лишними. Но это только кажется: только они и возможны и корректуре не подлежат. Потому что за каждое заплачено самой дорогой ценой.
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они — кто старше, кто моложе —
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь, —
Речь не о том, но все же, все же, все же...
Это сказано о другой войне. Но и о нас — сегодняшних — тоже. Чтобы не иссякала память. Чтобы хватило сил не забывать. Чтобы они не пропадали — жили. Помнить — больно, потому что ничего не поправишь и не изменишь. Мы живем, потому что помним. Мы помним, чтобы жить и оставаться людьми.
Андрей К., 49 лет, Москва
